Мирбах был убит. Убийство германского посла мирбаха и восстание левых эсеров. "железный феликс" оправдывается
ПОКАЗАНИЯ Я. БЛЮМКИНА
Мне были поставлены вами четыре вопроса:
1) Как был убит граф Мирбах?
2) Как мне удалось бежать?
3) Где я скрывался? и
4) Что меня вынудило явиться в ЧК?
Даю на эти вопросы необходимые в этом смысле, по возможности достаточно полные и ясные ответы.
Германский посланник в Советской России граф Вильгельм Мирбах был убит в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания, около 3-х часов дня 6 июля 1918 года.
Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых социалистов-революционеров Яковом Блюмкиным, и фотографом подведомственного мне в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем, также членом названной партии Николаем Андреевым.
Политическое происхождение этого террористического акта в кратких чертах таково.
Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционеров, заседавший в Москве в первых числах июля 1918 года (почти одновременно с V съездом Советов), постановил по вопросу о внешней политике Советской власти «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор». Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.
Все политическое содержание решения съезда и яркое обоснование его можно увидеть в принятой им резолюции по текущему моменту и, главным образом, во всей деятельности и революционном содержании партии левых социалистов-революционеров.
Выполнить волю съезда и стоящих за ним трудящихся масс Центральный Комитет решился путем совершения акта индивидуального террора над одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России, графом Мирбахом.
Я считаю нужным для исторической ясности обстановки акта 6 июля отметить, что до съезда Советов съезд партии; как и ЦК, не предполагали что-либо предпринять для подобного расторжения Брестского мирного договора.
Массы партии и ее верховный орган были вполне уверены, что на V съезде Советов правительство и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждено будет изменить свою политику.
Насколько мне помнится, с таким твердым убеждением закончился 3-й съезд партии и был встречен V съезд Советов. Но уже после 1-го его заседания, 4 июля, стало ясно, что правительство не только не думало переменить направления своей политики, но не склонно было даже подвергать его элементарной критике. Тогда-то и ЦК решился выполнить приказание партийного съезда.
Вся организация акта над графом Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего 2 дня — промежуток времени между вечером 4 и полднем 6 июля.
Это есть еще одно условие акта, которое крайне важно отметить, так как именно из-за того, что оно было неизвестно, правительство, его партия и пресса в своем отношении к акту и его исполнителям часто впадали в грустную историческую ошибку. До сих пор было утверждено, подобно незыблемой истине, что убийство германского посла подготовлялось исподволь, что ЦК уже в мае месяце 1918 года при делегировании меня в ВЧК дал мне приказание его организовать, что партия левых эсеров действовала как коллективный Азеф. Об этом говорила статья Р.—Д. в «Известиях ВЦИК"1, напечатанная 7 или 6 июля и подвергнутая критике в заседании съезда Советов интернационалистом Лозовским 2, речи тов. Троцкого и Зиновьева на V съезде Советов и чрезвычайном заседании Петроградского Совета, в статьях в «Правде» и «Бедноте».
Все это опровергается фактами, отчасти уже приведенными, отчасти следующими.
Еще 4 июля утром я передал т. Лацису, заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня немецкого шпиона графа Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое 6 июля послужило мне предлогом для свидания с графом Вильгельмом Мирбахом. Таким образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я постоянно советовался с президиумом Комиссии, с комиссаром по иностранным делам т. Караханом, председателем Пленбежа 3 т. Уншлихтом.
4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, я был приглашен из Большого театра одним членом ЦК для политической беседы. Мне было тогда заявлено, что ЦК решил убить графа Мирбаха, чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы, поставив правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объединенности и непримиримости в борьбе за международную революцию. Мне приказывалось как члену партии подчиниться всем указаниям ЦК и сообщить имеющиеся у меня сведения о графе Мирбахе.
Я был полностью солидарен с мнением партии и ЦК и поэтому предложил себя в исполнители этого действия. Предварительно мной были поставлены следующие, глубоко интересовавшие меня вопросы:
1) Угрожает ли по мнению ЦК, в том случае если будет убит Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе?
2) ЦК гарантирует, что в его задачу входит только убийство германского посла?
Ночью того же числа я был приглашен в заседание ЦК4, в котором было окончательно постановлено, что исполнение акта над Мирбахом поручается мне, Якову Блюмкину, и моему сослуживцу, другу по революции Николаю Андрееву, также полностью разделявшему настроение партии. В эту ночь было решено, что убийство произойдет завтра, 5-го числа. Его окончательная организация, по предложенному мною плану, должна была быть следующей.
Я получу обратно от тов. Лациса дело графа Роберта Мирбаха, приготовлю мандат на мое и Николая Андреева имя, удостоверяющий, что я уполномачиваюсь ВЧК, а Николай Андреев — революционным трибуналом войти в личные переговоры с дипломатическим представителем Германии. С этим мандатом мы отправимся в посольство, добьемся с графом Мирбахом свидания, во время которого и совершим акт. Но 5 июля акт не мог состояться из-за того, что в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений и не была готова бомба. Акт отложили на 6 июля. 6 июля я попросил у тов. Лациса якобы для просмотра дело Роберта Мирбаха. В этот день я обычно работал в комиссии. До чего неожидан и поспешен для нас был июльский акт, говорит следующее: в ночь на 6-е мы почти не спали и приготовлялись психологически и организационно. Утром 6-го я пошел в комиссию; кажется, была суббота. У дежурной барышни в общей канцелярии я попросил бланк комиссии и в канцелярии отдела контрреволюции напечатал на нем следующее: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией уполномачивает ее члена, Якова Блюмкина, и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти непосредственно в переговоры с господином германским послом в России графом Вильгельмом Мирбахом по делу, имеющему непосредственно отношение к самому господину германскому послу.
Председатель Комиссии.
Секретарь».
Подпись секретаря (т. Ксенофонтова) подделал я, подпись председателя (Дзержинского) — один из членов ЦК.
Когда пришел, ничего не знавши, товарищ 5 председателя ВЧК Вячеслав Александрович, я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кроме того, я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убью графа Мирбаха.
Из комиссии я поехал домой, в гостиницу «Элит"6 на Неглинном проезде 7, переоделся и поехал в первый дом Советов8. Здесь, на квартире одного члена ЦК, уже был Николай Андреев. Мы получили снаряд, последние указания и револьверы. Я спрятал револьвер в портфель, бомба находилась у Андреева также в портфеле, заваленная бумагами. Из «Националя» мы вышли около 2-х часов дня. Шофер не подозревал, куда он нас везет. Я, дав ему револьвер, обратился к нему как член комиссии тоном приказания: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо, у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, если услышите выстрел, шум, будьте спокойны».
Был с нами еще один шофер, матрос из отряда Попова, его привез один из членов ЦК. Этот, кажется, знал, что затевается. Он был вооружен бомбой. В посольстве мы очутились в 2 часа 15 минут. На звонок отворил немец-швейцар. Я плохо и долго объяснялся с ним на ломаном немецком языке и наконец понял, что теперь обедают и надо подождать 15 минут. Мы присели на диванчике.
Через 10 минут из внутренних комнат вышел к нам неизвестный господин. Я предъявил ему мандат и объяснил, что являюсь представителем правительства и прошу довести до сведения графа о моем визите. Он поклонился и ушел. Вскоре, почти сейчас же, вслед за ним вышли 2 молодых господина. Один из них обратился к нам с вопросом: «Вы от тов. Дзержинского?» — «Да».— «Пожалуйста».
Нас провели через приемную, где отдыхали дипломаты, через зал в гостиную. Предложили сесть. Из обмена вопросами я узнал, что разговариваю только с уполномоченным меня принять тайным советником посольства доктором Рицлером, позже — заместителем Мирбаха и переводчиком. Ссылаясь на текст мандата, я стал настаивать на необходимости непосредственного, личного свидания с графом Мирбахом. После нескольких взаимных разъяснений мне удалось вынудить доктора Рицлера возвратиться к послу и, сообщив ему мои доводы, предложить принять меня.
Доктор Рицлер почти сейчас же вернулся вместе с графом Мирбахом. Сели вокруг стола; Андреев сел у двери, закрыв собой выход из комнаты. После 25 минут, а может, и более продолжительной беседы в удобное мгновение я достал из портфеля револьвер и, вскочив, выстрелил в упор — последовательно в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Они упали. Я прошел в зал.
В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился в зал, за мной. Подойдя к нему вплотную, Андреев на пороге, соединяющем комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась. Тогда Андреев толкнул Мирбаха в угол (тот упал) и стал извлекать револьвер. В комнаты никто не входил, несмотря на то что, когда нас проводили, в соседней комнате находились люди. Я поднял лежавшую бомбу и с сильным разбегом швырнул ее. Теперь она взорвалась необычайно сильно. Меня отшвырнуло к окнам, которые были вырваны взрывом. Я увидел, что Андреев бросился в окно. Механически, инстинктивно подчиняясь ему, его действию, я бросился за ним. Когда прыгнул, сломал ногу; Андреев уже был на той стороне ограды, на улице, садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но все-таки я перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. На улицу никто не выходил. Часовой, стоявший у ворот, вбежал во двор. Мы отъехали, развили полную скорость. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрем. Нашим маршрутом руководил шофер из отряда Попова. Мы были взволнованны и утомлены. У меня мелькнула усталая мысль: надо в комиссию… заявить. Наконец, неожиданно для самих себя, очутились в Трехсвятительском переулке в штабе отряда Попова. Сделаю короткое, но нужное отступление.
Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я — нет… нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам Революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян — мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его. Но напрашивается лукавый вопрос: а почему мы приказали шоферу не останавливать мотор? На тот случай, если бы нас не приняли и захотели проверить действительность наших полномочий, мы должны были скорей поехать в ЧК, занять телефон и замести следы попытки. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват непредвиденный, иронический случай.
2. КАК МНЕ УДАЛОСЬ БЕЖАТЬ
Я оказался раненным в левую ногу, ниже бедра. К этому прибавились полученные при прыжке из окна надлом лодыжки и разрыв связок. Я не мог двигаться. Из автомобиля в штаб отряда Попова меня перенесли на руках матросы. В штабе я был острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и отнесен в лазарет отряда, помещавшийся на противоположной стороне улицы.
С этого момента я был предоставлен самому себе, и все, что происходило 7 июля, мне стало известно только в больнице из газет и гораздо позже, в сентябре, — из разговоров с некоторыми членами ЦК.
Я пережил в лазарете и сознательно помню только один момент — приезд в отряд тов. Дзержинского с требованием выдачи меня. Узнав об этом, я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предложить ему меня арестовать. Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста. Но ЦК отказался выполнить мою просьбу. И даже в сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Советской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.
7 июля при отступлении отряда Попова из Трехсвятительского переулка я был забыт во дворе лазарета. Отсюда меня вместе с другими ранеными увезла на автомобиле в первую городскую больницу одна неизвестная сестра милосердия. В больнице я назвался Григорием Беловым, красноармейцем, раненным в бою с поповцами. В больнице я пролежал, кажется, до 9 июля. 9-го вечером мне был устроен моими внепартийными друзьями, извещенными случайно о моем пребывании в больнице, побег. Я говорю побег потому, что больницам и лазаретам был отдан приказ, неизвестно откуда, не выпускать под угрозой расстрела ни одного раненого в эти дни. Я скрывался в Москве несколько дней — в лечебнице и частных квартирах. Кажется, 12-го я кое-как уехал и после полосы долгих скитаний попал в Рыбинск.
3. ГДЕ Я СКРЫВАЛСЯ
В Рыбинске я пробыл под фамилией Авербаха до последних чисел августа, вылечивая ногу. В начале сентября, очень нуждаясь, я работал под фамилией Вишневского в Кимрах, в уездном комиссариате земледелия, давал уроки. Все это время я был абсолютно оторван от партии. Она не знала, где я нахожусь, что со мной делается. В сентябре я случайно завязал сношение с ЦК, я обратился к нему с предложением спешно отправить меня на Украину в область германской оккупации для террористической работы. Мне было приказано выехать в Петроград и там выжидать отправки.
Я жил в окрестностях Петрограда очень замкнуто — в Гатчине, в Царском Селе и др., занимаясь исключительно литературной работой, собиранием материала об июльских событиях и писанием о них книги. В октябре я самовольно, без ведома ЦК, поехал в Москву, чтобы добиться скорейшей командировки на Украину. Недолго жил в Курске, и 5 ноября я был уже в Белгороде, в Скоропадчине. Я не могу не сказать нескольких слов о своей работе на Украине. По ряду причин мне нельзя еще говорить о ней легально, подробно. Скажу только следующее: я был членом боевой организации партии и работал по подготовке нескольких террористических предприятий против виднейших главарей контрреволюции. Такого рода деятельность продолжалась до свержения гетмана. При правительстве директории, в период диктатуры кулачества, офицерства и сечевых стрелков, я работал для восстановления на Украине Советской власти. По поручению партии организовал совместно с коммунистами и другими партиями на Подолии ревкомы и повстанческие отряды, вел советскую агитацию среди рабочих и крестьян, был членом нелегального Совета рабочих депутатов Киева — словом, посильно я служил революции.
4. ЧТО МЕНЯ ПРИВЕЛО В ЧК
Вокруг убийства Мирбаха образовалась сложная, совершенно неясная трагическая атмосфера. Этого акта не поняли или не хотели понять коммунисты, и, что было важно, вследствие этого информированные ими некоторые социалисты Запада, работники Интернационала, например голландская социал-демократка Генриетта Роланд-Гольст 9 называла его даже гнусным (ее статья в московской «Правде» в сентябре).
Советская власть и Коммунистическая партия утверждали и думали, что выстрелы в Денежном переулке были сигналами к восстанию левых эсеров против Революции и ее власти, что исполнители акта — «агенты англо-французского капитала, раньше служившие Советской власти и теперь продавшиеся ему» (приказ ЦИК за подписью тов. Свердлова от 6 июля), а председатель Совета Народных Комиссаров тов. Ленин лаконично объявил меня и Андреева просто «двумя негодяями» (приказ Совнаркома от 3-х часов дня 6 июля) 10.
Такая версия о московском акте старательно внедрялась в головы рабочих и крестьян. То, что произведено в Трехсвятительском переулке и на телеграфе, было, понятно, названо мятежом левых эсеров. За голову Мирбаха, этого титулованного разбойника, упало много мужественных, честных и преданных Революции голов матросов, рабочих — левых эсеров. Партия была изгнана из Советов, загнана в подполье, разгромлена во многих местах Республики, объявлена вне закона 11. Правительство возненавидело нас, Центральный Комитет и исполнителей акта предали суду революционного трибунала как преступников и даже провокаторов. Каждую нашу элементарную попытку опровергнуть возводимые на нас незаслуженные обвинения пресекали в корне, считали новым походом против Советской власти. В таком положении было много трагичной безысходности. Апелляция к массам была немыслима, ибо тогда разводился красный террор как система. В Советской Конституции есть пункт, по которому Российская Республика объявляется прибежищем каждого политического изгнанника из буржуазных и монархических стран, по которому государство рабочих и крестьян оказывает почетное гостеприимство защитникам Интернационала. А мы, интернационалисты, участники октябрьского переворота, не имели прибежища в творимой и нами социалистической республике. Так долго не могло продолжаться.
Я понимаю, что в июле объективные условия заставляли Советскую власть относиться к убийству Мирбаха и его исполнителям резко и определенно отрицательно, но с июля месяца произошли события, совершенно изменившие все недавние политические комбинации и постройки. Грянула германская революция — она разгромила оковы Бреста, и отношение Советской власти к нам, взрывавшим Брест, должно было утратить все свое актуальное содержание. А когда в Венгрии государство попало в руки рабочих и крестьян, резко обозначилась перспектива мировой революции, которой, и только которой, была посвящена голова Мирбаха. Вернусь к существу.
Остается еще невыясненным вопрос о том, действительно ли 6 июля было восстанием. Мне смешно и больно ставить себе этот вопрос. Я знаю только одно, что ни я, ни Андреев ни в коем случае не согласились бы совершить убийство германского посла в качестве повстанческого сигнала. Обманул ли нас ЦК и за нашей спиной произвел попытку восстания? Я ставлю и этот вопрос, ясный для меня, чтобы остаться честным до конца. Мне доверяли в партии, я был близок к ЦК и знаю, что подобного действия он не мог совершить. Партию, ее сознательные массы всегда занимала мысль о том, что необходимо во что бы то ни стало, в интересах Революции, найти способ объединения с коммунистами. Все сознательные работники и такие члены партии, как М. А. Спиридонова, тогда искали этого объединения, и если не нашли его, то не по своей вине.
В Трехсвятительском переулке 6-го и 7-го, по-моему, осуществлялась только самооборона революционеров. Да и ее не было бы, если бы ЦК согласился меня выдать власти. Вот в этом я вижу всю его огромную историческую ошибку. Вся перестрелка, захват телеграфа, арест поповцами тов. Дзержинского и Лациса, так же как и арест правительством М. А. Спиридоновой и левоэсеровской фракции съезда, — не что иное, как результат напряженности момента, вызванный сильным неожиданным впечатлением об убийстве Мирбаха.
Восстания не было. До сих пор я, один из непосредственных участников этих событий, не мог в силу партийного запрета явиться к Советской власти, довериться ей и выяснить, в чем она видит мое преступление против нее. Я, отдавши себя социальной революции, лихорадочно служивший ей в пору ее мирового наступательного движения, вынужден был оставаться в стороне, в подполье. Такое состояние для меня не могло не явиться глубоко ненормальным, принимая во внимание мое горячее желание реально работать на пользу Революции. Я решил явиться в Чрезвычайную комиссию, как в один из органов власти (соответствующий случаю), Советской власти, чтобы подобное состояние прекратить.
Гражданин РСФСР Яков Блюмкин
УБИЙСТВО ГРАФА МИРБАХА ОРГАНИЗОВАЛИ АНГЛИЧАНЕ
Шестого июля 1918 года в Москве был убит посол кайзера Вильгельма II в Советской России граф Вильгельм фон Мирбах-Харф.
Посол Германии в Советской России граф Вильгельм фон Мирбах-Харф
6 июля 1918 года в 14 часов 15 минут около дома №5 в Денежном переулке остановился чёрный Паккард, из которого вышли два человека. В этом здании, в котором ныне располагается Торгово-экономический отдел итальянского посольства, в тот насыщенный событиями год находилось посольство Германской Империи.
Подойдя к воротам, эти двое показали швейцару удостоверение Всероссийской чрезвычайной комиссии и потребовали личной встречи с германским послом.
Послом Германии в Советской России служил член Верхней палаты Пруссии, императорский германский посланник, ротмистр резерва кирасирского Дризенского полка Вестфалии № 4, почетный кавалер суверенного Мальтийского ордена граф Вильгельм фон Мирбах-Харф.
Чекистов провели через вестибюль в Красную гостиную особняка и предложили немного подождать. Граф Мирбах был предупрежден о возможном покушении на свою жизнь и потому избегал приема посетителей. Но, узнав, что приехали официальные представители ВЧК, решил выйти к ним. К Мирбаху присоединились советник посольства доктор Курт Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Леонгарт Мюллер в качестве переводчика. Беседа продолжалась более 25 минут. Чекист, представившийся Яковом Блюмкиным, предъявил Мирбаху бумаги, которые якобы свидетельствовали о шпионской деятельности родственника посла некоего Роберта Мирбаха. Дипломат заметил, что с этим родственником он никогда не встречался. Тогда второй сотрудник ВЧК – Андреев – поинтересовался, не хочет ли граф узнать о мерах, которые собирается предпринять советское правительство. Мирбах кивнул. После этого Блюмкин выхватил револьвер и открыл огонь. Он сделал три выстрела: в Мирбаха и смертельно его ранил. Граф, обливаясь кровью, упал на ковер. Блюмкин же поднял несработавшую бомбу и метнул ее вторично.
Дом №5 в Денежном переулке, где располагалось германское посольство.
Раздался взрыв, под прикрытием которого убийцы попытались скрыться, но пуля, выпущенная из Парабеллума лейтенантом Мюллером, угодила Блюмкину в ногу. Тем не менее, и он, и Андреев сумели добежать до машины и скрыться в отряде Попова, расквартированном в Покровских казармах.
Так произошло событие, которое могло повернуть историю в другом направлении. Германия, по мысли заговорщиков, должна была объявить войну ещё неокрепшей советской республике, разбить нарождающуюся Красную Армию и посадить в России другое правительство.
Традиционно считается, что вдохновителями и организаторами этого теракта были левые эсеры, входившие тогда вместе с большевиками в правящую коалицию. Действительно, в тот же день левые эсеры подняли мятеж, стремясь стать единственной в России правящей партией. Однако тут появляется одна логическая нестыковка: если эсеры действительно намеревались прийти к власти и объявить войну Германии, то они просто-напросто могли официально выслать Мирбаха из страны, как делается в случае объявления войны. Зачем было его убивать? Это убийство выглядело бы логичным, если бы оно было осуществлено уже после провала мятежа – прийти к власти не получилось, так давайте хотя бы ввергнем большевиков в войну с Германией. Но зачем убивать посла перед самым началом восстания?
Сторонники левоэсеровской версии приводят в доказательство решение от 24 июня ЦК ПЛСР-интернационалистов организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма. Однако при этом они забывают указать, что это решение распространялось только на «представителей германского империализма» на оккупированной немцами Украине. так, в рамках этой резолюции, 30 июля левый эсер Борис Донской ликвидировал в Киеве командующего оккупационными войсками генерала-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна. Немцы повесили не только самого убийцу, но и того извозчика, который подвез его к месту происшествия. Но это было в Киеве, а не в Москве.
Джордж Сидней Рейли (Соломон Розенблюм) (1873–1925).
Более логичной выглядит вторая версия: Яков Блюмкин и его напарник – фотограф ВЧК Андреев действовали по собственной инициативе. Однако если приглядеться к личности Блюмкина повнимательнее, то вырисовывается одна очень интересная подробность: Блюмкин приехал в Москву из Одессы не один – вместе с ним под именем Жорж де Лафар приехал и его родственник Соломон Гершевич Розенблюм, ныне более известный как Сидней Рейли. Ещё в 1897 году одессит Шломо Розенблюм, учась в Вене, познакомился с англичанкой Маргатет Рейли. Эта самая миссис Рейли, в девичестве Фейга Кац, за 10 лет до этого вышла замуж за пожилого британского полковника, взяв при этом его фамилию и поменяв своё имя на имя его покойной первой жены. Удачно овдовев, новоиспеченная англичанка выходит замуж за молодого Шломо Розенблюма, даёт ему фамилию Рейли и привозит его в Лондон, где тот поступает на службу в британскую разведку. В 1898 году лейтенант Рейли действовал в заграничной организации российских революционеров «Общество друзей свободной России», с 1903 года был в русском Порт-Артуре под видом торговца строительным лесом, там вошёл в доверие командования русских войск и добыл план укреплений, который продал японцам.
В феврале 1918 Рейли появляется в красной Одессе в составе союзнической миссии английского полковника Бойля и тут встречается со своим двоюродным племянником, которого до этого никогда не видел. его семья до первой мировой войны жила в Лемберге – так в Австоро-Венгрии назывался нынешний Львов. В этом городе Яков посещал немецкую гимназию, и общался со сверстниками-австрияками на их родном немецком языке, вследствие чего по-немецки Блюмкин говорил без акцента. Но тут началась первая мировая война, и 3 сентября 1914 года Львов в ходе Галицийской операции был взят русскими войсками. Уже через день в городе начала свою работу канцелярия графа Георгия Алексеевича Бобринского, который был назначен Военным генерал-губернатором новообразованного Галицийского генерал-губернаторства. Отец Блюмкина Гершель Блюмкинд, бывший до этого мелким чиновником на австро-венгерской службе, остался на своем месте в городской канцелярии и стал называться Григорием Исаевичем Блюмкиным.
Яков Блюмкин (1900–1929) незадолго до покушения на графа Мирбаха
Однако летом 1915 года началось австро-немецкое контрнаступление, и 14 июля Львов был оставлен русскими войсками. Григорий Исаевич вместе с семьей был эвакуирован в местечко Сосница неподалеку от Чернигова. Оттуда он вскоре перебрался в Одессу – на родину его супруги, приходившейся Шломо Розенблюму двоюродной сестрой.
После Февральской революции сестра Якова Блюмкина Роза и старшие братья Лев и Исай окунулись с головой в революционное движение. Не отставал от них и 16-летний Яков. В ноябре 1917 года он примкнул к отряду матросов, участвовал в боях с частями украинской Центральной Рады, а в начале 1918 года совместно с Моисеем Винницким («Мишкой Япончиком») участвовал в экспроприации ценностей Государственного банка.
В мае 1918 года Блюмкин и Рейли приезжают в Москву. Блюмкин поступает в ВЧК, а Рейли – в распоряжение главы английской дипмиссии Брюса Локкарта.
В задачу миссии Локкарта входило любыми путями вернуть Россию в состояние войны с Германией. С этой целью в июне он пытается организовать покушение на Ленина, но информация о подготовке покушения просачивается в ВЧК, и митинг на всякий случай отменяют.
Тогда-то в головах британских разведчиков и созревает план убийства германского посла. По мысли британцев, если посол будет убит сотрудниками ВЧК, Германия непременно объявит войну России. Именно поэтому Блюмкин и его напарник Андреев как бы случайно оставили важные улики – портфель с удостоверениями сотрудников ВЧК.
Однако Локкарт и Рейли оказались плохими аналитиками – они не учли то обстоятельство, что мир с Россией был германцам важнее, чем жизнь именитого дипломата, и МИД Германии в лице статс-секретаря Рихарда фон Кюльмана удовлетворился извинениями Ленина.
Таким образом, план англичан провалился, и вторично ввергнуть Россию в мировую войну британцам не удалось. Локкарт бежал из России и стал ближайшим советником Черчилля по русским делам, а Рейли ещё многократно участвовал в контрреволюционных авантюрах пока в сентябре 1925 года не был пойман у деревни Аллекюль при переходе финской границы.
После многочисленных допросов в ОГПУ 5 ноября 1925 года Рейли вывезли в ближайшее Подмосковье, в Богородский лес у Сокольников, и убили выстрелом в голову. Так закончилась карьера супершпиона.
Террористический акт, вошедший в историю как убийство посла Мирбаха, произошёл 6 июля 1918 года в центре Москвы на территории германского посольства по адресу Денежный переулок, дом 5. Представители партии левых эсеров Яков Блюмкин и Николай Андреев вошли в посольство, имея при себе мандат ВЧК. Времени было около 3-х дня, когда посол Вильгельм Фон Мирбах принял их. Все присутствующие сели за стол, причём с послом находились его советник и переводчик. Беседа продолжалась около получаса, а затем левые эсеры открыли стрельбу. В результате этого германский посол получил смертельное ранение, а террористы скрылись.
Германское посольство в Москве, где было совершено убийство Мирбаха
Таковы сухие исторические факты, но за ними стоят живые люди и конкретные политические события. Так что же подвигло левых эсеров стрелять в официальное лицо, представлявшее Германскую империю на территории первого в мире государства рабочих и крестьян? Чтобы понять суть вопроса, нужно иметь представление о партии левых эсеров и об их отношении к Брестскому миру, который был ратифицирован IV Всероссийским съездом Советов и императором Вильгельмом II ещё в марте месяце 1918 года.
Левые эсеры
Кто такие левые эсеры? Это партия, которая вначале представляла собой левое крыло в партии эсеров, образовавшееся во время Первой Мировой войны. После Февральской революции левое крыло приобрело статус левой оппозиции. Это означало, что между ЦК партии эсеров и левыми эсерами появились серьёзные политические разногласия. В частности, левая оппозиция была категорически против сотрудничества с Временным правительством.
Окончательно левые эсеры сформировались как партия в конце 1917 года. Они приняли участие в Октябрьском перевороте и выразили поддержку партии большевиков на II Всероссийском съезде советов. Они не ушли со съезда вместе с остальными эсерами, проголосовали за его решения и вошли в состав ВЦИК. Это означало полный разрыв с эсерами и поддержку большевиков. К декабрю 1917 года левые эсеры стали считаться самостоятельной партией.
Эсеры в 1917 году
Тесно сотрудничая с большевиками, они вошли не только во ВЦИК, но и в СНК (Совет народных комиссаров), то есть стали членами правительства. Но в феврале 1918 года между левыми эсерами и большевиками пробежала чёрная кошка. Камнем преткновения стал Брестский мир. Левые эсеры проголосовали и против его подписания, и против ратификации. Однако их мнение было проигнорировано. В то же время представители левых эсеров продолжили работать в различных советских учреждениях.
На V Всероссийском съезде Советов левые эсеры имели всего 30% мандатов. Но, пребывая в меньшинстве, они открыто выступили против большевиков. Съезд проходил с 4 по 10 июля 1918 года. И именно в это время руководители левых эсеров решили внести раскол между большевиками и немцами, чтобы в дальнейшем аннулировать Брестский мир. Как уже говорилось, 6 июля 1918 года был убит германский посол Мирбах. Это преступление совершили левые эсеры. Затем они арестовали нескольких большевистских функционеров и Дзержинского.
Данные действия были расценены большевистской партией как восстание. Оно было подавлено утром 7 июля силами латышских стрелков, а находящихся на съезде депутатов от левых эсеров арестовали. Но большевики этим не ограничились и 11 июля объявили партию левых эсеров вне закона.
Существует точка зрения, что убийство посла Мирбаха было организовано самими большевиками. Последним нужен был повод, чтобы уничтожить сильную оппозиционную партию. И это с успехом было осуществлено. После июля 1918 года в стране сформировалась однопартийная большевистская диктатура, просуществовавшая 72 года.
Хронология убийства посла Мирбаха
Как мы уже знаем, исполнить террористический акт было поручено сотрудникам ВЧК и членам партии левых эсеров Якову Блюмкину (1900-1929) и Николаю Андрееву (1890-1918). Блюмкину на момент преступления было 18 лет. Он работал в отделе по борьбе с международным шпионажем. Андреев по возрасту был старше на 10 лет. Он числился фотографом в ВЧК. Оба эти человека родились в Одессе, то есть являлись земляками.
Приказ исполнить террористический акт получил Блюмкин, и уже он подобрал себе напарника. Эта парочка утром 6 июля прибыла в одну из квартир на Тверской улице, где получила 2 бомбы и 2 револьвера. Затем исполнители сели в автомобиль и поехали на Арбат, в Денежный переулок.
В 14 часов 15 минут автомобиль подъехал к германскому посольству. Блюмкин и Андреев вышли из него и предъявили удостоверение ВЧК за подписью председателя ВЧК Дзержинского и секретаря Ксенофонтова. На удостоверении красовалась и синяя печать, поставленная зам. председателя ВЧК левым эсером Александровичем. Впоследствии большевики утверждали, что подписи Дзержинского и Ксенофонтова были поддельными.
Яков Блюмкин - один из террористов
Террористы потребовали встречи с послом и их проводили к адъютанту военного атташе Леонгарту Мюллеру. Тот проверил удостоверение, убедился, что люди из серьёзной государственной организации и сообщил о них первому советнику посольства Курту Рицлеру. Тот переговорил с прибывшими и отправился за послом. Вскоре он вернулся с графом Мирбахом.
На стулья уселись 5 мужчин: Блюмкин, Андреев, посол Мирбах, советник посла Курт Рицлер и Леонгарт Мюллер в качестве переводчика. Блюмкин начал говорить о неком графе Роберте Мирбахе, венгерском офицере. По предположению ВЧК тот являлся родственником посла и должен был предстать в ближайшие дни перед судом военного трибунала. Посол ответил, что первый раз слышит об этом человеке. И в ходе дальнейшей беседы представитель Германской империи оставался абсолютно равнодушным к судьбе какого-то Роберта Мирбаха.
В какой-то момент Андреев, сидящий несколько дальше Блюмкина, сказал, что послу возможно будет интересно узнать о тех мерах, которые будут приняты против арестованного венгра. Видимо эта фраза была условным сигналом, так как после неё Блюмкин вскочил на ноги, выхватил из портфеля револьвер и произвёл несколько выстрелов по всем троим мужчинам, сидящим напротив, начиная непосредственно с посла.
Но пули не задели ни одного человека, так как у Блюмкина, видимо, тряслись руки от нервного возбуждения. После выстрелов посол вскочил и побежал в соседнюю комнату. Но тут достал револьвер Андреев и выстрелил ему вслед. Пуля попала в затылок, и Мирбах упал. Рицлер и Мюллер упали на пол, а Андреев бросил бомбу, но она не взорвалась. Тогда он бросил вторую бомбу. В этот раз раздался взрыв, а террористы после него бросились к окну.
Они выпрыгнули на улицу, при этом Блюмкин сломал ногу. Андреев помог ему встать; преступники добрались до автомобиля, сели в него и уехали. Охрана посольства начала стрелять слишком поздно, поэтому их пули никого не задели. Так произошло убийство посла Мирбаха, ставшее причиной целой череды серьёзных политических событий.
Помещение в германском посольстве, где было совершено убийство Мирбаха
Примечательно то, что террористы оставили на месте преступления целую кучу улик. Сотрудники посольства нашли собственные удостоверения убийц. Дело, которые было заведено на «родственника» немецкого посла. Портфель, в котором были пронесены в здание посольства револьверы и бомбы. Поэтому личности преступников сразу установили. Однако, как ни странно это звучит, Блюмкина с Андреевым задержать не смогли. Каждого заочно приговорили к 3-м годам тюремного заключения.
Создаётся впечатление, что большевики сильно и не старались поймать убийц. А такое могло произойти только в том случае, если сама партия большевиков была замешана в этом неприглядном террористическом акте, попирающем все дипломатические нормы и правила.
Кому было выгодно убийство посла Мирбаха
Судьба убийц германского посла сложилась по-разному. Андреев бежал в Украину. Там он побывал членом нескольких политических течений, а затем умер от сыпного тифа. Что же касается Блюмкина, то тот, поменяв фамилию, вначале скрывался в Москве, а затем с головой окунулся в гущу Гражданской войны. В 1919 году он приглянулся Троцкому, и очень скоро Блюмкину простили убийство посла. Расстреляло его ОГПУ в конце 1929 года за связь с Троцким.
Но это, так сказать, присказка, а теперь давайте разберёмся, кому было выгодно убийство посла Мирбаха? Этого человека многие считают куратором большевиков. Именно он снабжал их деньгами, благодаря которым и был совершён Октябрьский переворот. Немцы поставили на большевиков и получили чрезвычайно выгодный для них Брестский мир.
Однако помимо немцев в Москве присутствовали французы и англичане. Они начали налаживать связи с другими политическими партиями и течениями. Мирбах не мог оставаться в стороне и тоже стал договариваться с оппозицией. К тому же он вскоре понял, что большевики – люди ненадёжные. Они неуправляемые и руководствуются только своими интересами, которые в любой момент могут пойти в разрез с интересами Германии.
Германский посол Мирбах
Большевики, узнав о том, что Мирбах меняет ориентацию, решили его устранить, что и было сделано 6 июля 1918 года. Но убийство посла они использовали с максимальной пользой для себя, уничтожив и партию левых эсеров. Однако это лишь одно из предположений, косвенно доказывающее, что смерть германского посла была выгодна большевикам.
В принципе, можно предположить, что левым эсерам тоже была выгодна гибель бедняги Мирбаха. Тем самым планировалось нарушить условия Брестского мира, внести разногласия между Германией и первым в мире государством рабочих и крестьян. Но не надо забывать, что договор то уже вступил в силу, а после драки кулаками не машут. Ничья гибель не могла уже повернуть вспять решения Брестского мира.
Левым эсерам нужно было ещё в феврале, марте 1918 года проявлять инициативу, а не в июле убивать германского посла. Понимали это лидеры партии левых эсеров? Наверное, понимали, а поэтому вряд ли они могли выступать инициаторами убийства представителя Германии. Так что чаша весов всё-таки склоняется в сторону большевиков.
В июле месяце Ленин со своими соратниками вовсе не боялся, что Германия вновь начнёт военные действия против России. У немцев было много проблем на западных фронтах, ведь Первая Мировая война закончилась лишь в ноябре 1918 года. И действительно, после убийства своего посла Вильгельм II не предпринял никаких кардинальных мер. Он лишь изъявил желание ввести в Москву батальон немецких солдат для охраны своего посольства. Но большевики отказали, и немцы этот отказ приняли.
Поэтому, как ни крути, а убийство посла Мирбаха было выгодно в первую очередь большевикам. Они разработали сценарий и претворили его в жизнь. А после этого нанесли решающий удар по своим главным политическим противникам – левым эсерам. Сам же Мирбах, мнивший себя кукловодом, оказался всего лишь разменной монетой в той игре, которую затеяли большевики, стремящиеся к абсолютной власти в стране и Мировой революции.
Согласно данным позже показаниям, утром 6 июля сотрудник ВЧК Я. Г. Блюмкин пошел в Чрезвычайную комиссию, взял у дежурной пустой бланк ВЧК и напечатал на нем, что он и представитель ревтрибунала Николай Андреев уполномочиваются «войти непосредственно в переговоры» с германским послом графом Мирбахом «по делу, имеющему непосредственное отношение» к послу. Подпись Дзержинского на бланке, по словам Блюмкина, была поддельной, причем подделал ее «один из членов ЦК» ПЛСР. Подпись Ксенофонтова тоже была поддельной - за него расписался сам Блюмкин. Дождавшись «ничего не знавшего» заместителя Дзержинского члена ЦК ПЛСР В. А. Александровича, Блюмкин «попросил его поставить на мандате печать Комиссии». У Александровича же Блюмкин получил разрешение на пользование автомобилем и отправился в Первый дом Советов, где «на квартире одного члена ЦК» ПЛСР его ждал Андреев. Получив две толовые бомбы, револьверы и последние указания, злоумышленники около двух часов дня покинули «Националь», приказали шоферу остановиться у здания германского посольства, ожидать их, не выключая мотора, и не удивляться шуму и стрельбе. Тут же в машине сидел второй шофер, матрос из отряда Д. И. Попова. Матроса «привез один из членов ЦК», и он, видимо, знал, что затевается покушение на Мирбаха. Как и террористы, матрос был вооружен бомбой.
Примерно в два с четвертью Блюмкин и Андреев позвонили в дверь германского посольства. Пришедших впустили. По предъявлении мандата от Дзержинского и после некоторого ожидания, для разговора к ним вышли два сотрудника посольства - Рицлер и лейтенант Мюллер (в качестве переводчика). Все четверо прошли в приемную. По воспоминаниям Мюллера, Блюмкин был «смуглый брюнет, с бородой и усами, большой шевелюрой, одет был в черный костюм. С виду лет 30-35, с бледным отпечатком на лице, тип анархиста». Андреев был «рыжеватый, без бороды, с маленькими усами, худощавый, с горбинкой на носу. С виду также лет 30». Когда все уселись вокруг большого мраморного стола, Блюмкин заявил Рицлеру, что ему необходимо поговорить с Мирбахом по личному делу посла, причем, сославшись на строгое предписание Дзержинского, продолжал настаивать на личной беседе с графом, несмотря на возражения Рицлера, что посол не принимает.
В конце концов, Рицлер ответил, что будучи первым советником посольства уполномочен вести вместо Мирбаха любые переговоры, в том числе и личного характера. Однако в тот момент, когда террористы, возможно, считали уже предприятие сорванным, вышедший из приемной Рицлер вернулся в сопровождении графа, согласившегося лично переговорить с чекистами.
Блюмкин сообщил Мирбаху, что явился для переговоров по делу «Роберта Мирбаха, лично графу незнакомого члена отдаленной венгерской ветви его семьи», замешанного в «деле о шпионаже». В подтверждение Блюмкин предъявил какие-то документы. Мирбах ответил, что «не имеет ничего общего с упомянутым офицером» и что «дело это для него совершенно чуждо». На это Блюмкин заявил, что через десять дней дело будет рассматриваться революционным трибуналом. Мирбаху, очевидно, это было безразлично. И Рицлер предложил прекратить переговоры и дать письменный ответ по делу по обычным каналам НКИД, через Карахана.
Андреев, все это время не участвовавший в беседе, спросил, не хотели бы германские дипломаты узнать, какие меры будут приняты трибуналом по делу Роберта Мирбаха. Тот же вопрос повторил Блюмкин. Это был условный сигнал. Ничего не подозревавший Мирбах ответил утвердительно. Со словами «это я вам сейчас покажу» Блюмкин, стоявший за большим мраморным столом, выхватил револьвер и выстрелил через стол сперва в Мирбаха, а затем в Мюллера и Рицлера (но промахнулся). Те были настолько ошеломлены, что остались сидеть в своих глубоких креслах (вооружены они не были).
Мирбах вскочил, выбежал в соседний с приемной зал, но в этот момент его сразила пуля, выпущенная Андреевым. Блюмкин между тем продолжал стрелять в Рицлера и Мюллера, но промахивался 1. Затем раздался взрыв бомбы, после чего террористы выскочили в окно и уехали в поджидавшем их автомобиле . Когда очнувшиеся от замешательства Рицлер и Мюллер бросились к Мирбаху, тот лежал уже мертвый в луже крови. Рядом с ним они увидели неразорвавшуюся бомбу (а на расстоянии двух-трех шагов от посла - большое отверстие в полу - следы другой бомбы, взорвавшейся) .
За рулем уносившей террористов машины сидел матрос из отряда Попова. Их повезли в Трехсвятительский переулок, в штаб войск ВЧК (о чем террористы не знали). Оказалось, что Блюмкин повредил левую ногу во время прыжка из окна, да к тому же был ранен, снова в ногу, открывшим по террористам огонь часовым, охранявшим посольство. Из автомобиля в штаб Попова матросы перенесли Блюмкина на руках. В штабе он был «острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и отнесен в лазарет отряда, помещавшийся на противоположной стороне улицы» . С этой минуты Блюмкин не принимал в событиях непосредственного участия. Несколько раньше из поля зрения исчез Андреев - убийца германского посла. По непонятным причинам лавры Андреева были отданы Блюмкину .
Но убийство не было совершено чисто. В суматохе террористы забыли в здании посольства портфель, в котором лежали «дело Роберта Мирбаха» и удостоверение на имя Блюмкина и Андреева, подписанное Дзержинским и Ксенофонтовым. Наконец, два опаснейших свидетеля преступления - Рицлер и Мюллер - остались живы. Можно только гадать, как развивались бы события 6 июля, если бы не эти случайные промахи террористов.
Кем и когда начата была подготовка убийства Мирбаха? Кто стоял за убийством германского посла? На эти вопросы ответить не так просто, как пытается представить имеющаяся историография. Дело в том, что никаких документов, подтверждающих причастность ЦК ПЛСР к организации убийства германского посла, нет. Самый полный сборник материалов о событиях 6-7 июля был издан в 1920 году: «Красная книга ВЧК» . Но и в нем нет документов, подтверждающих выдвинутые против левых эсеров, прежде всего - против ЦК ПЛСР, обвинения в организации убийства Мирбаха и в «восстании». Историки поэтому до сих пор прибегали к вольному пересказу документов «Красной книги ВЧК», а не к прямому цитированию. Вот что пишет К. В. Гусев: «ЦК партии левых эсеров 24 июня 1918 года принял официальное решение об убийстве германского посла в Москве, графа Мирбаха, и начале контрреволюционного мятежа» . Гусеву вторит академик И. И. Минц:
«24 июня, как явствует из захваченных и опубликованных после подавления авантюры документов, ЦК левых эсеров, далеко не в полном составе, принял постановление о решительном выступлении. В нем говорилось, что ЦК партии левых эсеров признал необходимым в интересах русской и международной революции положить конец передышке, являющейся результатом заключения Брестского мира. Для этого необходимо предпринять ряд террористических актов против представителей германского империализма - в Москве против посла Мирбаха, в Киеве против фельдмаршала Эйхгорна , командующего германскими войсками на Украине, и др. С этой целью, указывалось в постановлении, следовало организовать боевые силы» .
Между тем в протоколе заседания ЦК ПЛСР от 24 июня, на который ссылаются историки, ни о чем конкретном не говорилось и протокол, сам по себе, не доказывает причастности ПЛСР к убийству . Более того, в протоколе указано, что время проведения террористических актов будет определено на следующем заседании ЦК ПЛСР. Но до 6 июля, как известно совершенно точно, такого заседания не было. Из текста протокола следует, что левые эсеры боялись подвергнуться разгрому со стороны большевиков; а однажды упомянутое в протоколе слово «восстание» подразумевало, безусловно, не мятеж против советской власти, а восстание на Украине против германской оккупации. Таким образом, нет оснований считать, что ПЛСР готовила выступление против Совнаркома.
Кто конкретно стоял за организацией убийства германского посла? Блюмкин считал, что ЦК ПЛСР. 4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, он был приглашен «из Большого театра одним из членов ЦК для политической беседы». Член ЦК заявил Блюмкину, что ЦК ПЛСР решил убить Мирбаха, «чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата» и, «поставив правительство перед совершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной определенности и непримиримости в борьбе за международную революцию». После этого «член ЦК» попросил Блюмкина, как левого эсера, в рамках соблюдения партийной дисциплины, сообщить имеющиеся у него сведения о Мирбахе. Блюмкин считал поэтому, что «решение совершить убийство графа Мирбаха было принято неожиданно 4 июля». Однако на заседании ЦК ПЛСР, где, по сведениям Блюмкина, было принято решение убить посла, Блюмкин не присутствовал. Вечером 4 июля его пригласил к себе все тот же «один член ЦК» и вторично попросил его «сообщить все сведения о Мирбахе», которыми Блюмкин располагал, будучи заведующим отделом «по борьбе с немецким шпионажем», причем ему сказали, что «эти сведения необходимы для совершения убийства». Вот тут-то Блюмкин и вызвался убить посла. Заговорщики в ту же ночь решили совершить покушение 5 июля. Однако исполнение акта было отложено на один день, поскольку «в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений» .
Таким образом, действиями Блюмкина и Андреева, еще одного члена партии левых эсеров, фотографа подведомственного Блюмкину отдела по борьбе со шпионажем, руководил не ЦК ПЛСР, а кто-то, называемый Блюмкиным «один член ЦК». Что это был за член ЦК, Блюмкин не указывает. Но удивительно другое: во время дачи Блюмкиным показаний в киевской ЧК в 1919 году чекисты так и не поинтересовались именем члена ЦК ПЛСР, явного организатора убийства. Возможно, большевики знали, о ком идет речь, но были не заинтересованы в огласке. Кто же был этот член ЦК ПЛСР?
Есть основания полагать, что им был Прошьян, «шутя» предлагавший в марте в разговоре с левым коммунистом Радеком арестовать Ленина и объявить Германии войну. Спиридонова писала о причастности Прошьяна к организации убийства германского посла совершенно открыто: «Инициатива акта с Мирбахом, первый почин в этом направлении, принадлежит ему» . Прошьян всегда стоял на левом фланге революционного спектра. Вероятно, именно поэтому он импонировал таким разным людям, как Ленин и Спиридонова. Ленин писал о Прошьяне, что тот «выделялся сразу глубокой преданностью революции и социализму», что в нем был виден «убежденный социалист», решительно становившийся «на сторону большевиков-коммунистов против своих коллег, левых социалистов-революционеров». И только вопрос о Брестском мире привел к «полному расхождению» между Прошьяном и Лениным .
Спиридонова вспоминала о Прошьяне, что тот одним из первых стал раскалывать эсеровскую партию: «Когда Натансон со всем его авторитетом однажды почти приказал ему все же не рвать с партией, «подождать», он уехал гневный от грусти, - «подрезают мне крылья». Он первым «начал открытую кампанию против Керенского и писал до того злые и нецензурные статьи на Савинкова», что ЦК ПСР «катался в судорогах гнева». В поддержке большевиков, вторит Спиридонова Ленину, Прошьян «шел до конца и без единого колебания»; и в июльские дни 1917 был арестован Временным правительством, как и многие большевики, по обвинению в шпионаже. За отказ подчиняться директивам эсеровской партии Прошьян исключался из ПСР, восстанавливался по требованию левого крыла тогда еще единой эсеровской партии, снова исключался за «чересчур смелую интернационалистическую пропаганду» (пораженчество). В подготовке Октябрьского переворота он принимал столь активное участие, что, по словам той же Спиридоновой, переворот этот «был так же и его делом». Прошьян «стоял за полную безоговорочную совместную работу с большевиками» и входил в «пятерку», которая «играла крупную роль в борьбе и устройстве» советской власти. А так как «пятерку» по большей части посещали только Ленин и Прошьян, работа левых эсеров и большевиков проходила в полном «согласии и взаимопонимании» .
Прошьян мог воспользоваться постановлением ЦК ПЛСР от 24 июня и самолично организовать убийство Мирбаха. Косвенным доказательством этому может служить тот факт, что имя Прошьяна (и никого больше) упоминается в показаниях Блюмкина в связи с письмами Блюмкина к Прошьяну «с требованием объяснения поведения партии после убийства Мирбаха» и «ответными письмами Прошьяна». Что же было в этих письмах, и на каком основании рядовой член левоэсеровской партии предъявлял члену ЦК какие-то требования? «Красная книга ВЧК» на этот вопрос не дает ответа. Этими письмами чекисты тоже «не поинтересовались». Но о требованиях Блюмкина к Прошьяну легко догадаться. Оказывается, таинственный член ЦК ПЛСР, с которым договаривался Блюмкин об убийстве Мирбаха, заверил эсеровского боевика, что в задачу ЦК ПЛСР «входит только убийство германского посла». Блюмкин показал:
«Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время моей беседы с упомянутым членом ЦК не поднималось, я же лично поставил резко два вопроса, которым придавал огромное значение и на которые требовал исчерпывающего ответа, а именно: 1) угрожает ли, по мнению ЦК, в том случае, если будет убит гр. Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе и 2) гарантирует ли ЦК, что в его задачу входит только убийство германского посла. Меня заверили, что опасность тов. Иоффе, по мнению ЦК, не угрожает [...]. В ответ на второй вопрос мне было официально и категорически заявлено, что в задачу ЦК входит только убийство германского посла с целью поставить советское правительство перед фактом разрыва Брестского договора».
Если встречавшимся с Блюмкиным членом ЦК был Прошьян, становится понятным требование к нему Блюмкина объяснить поведение партии левых эсеров после убийства Мирбаха. Ведь у Блюмкина, пролежавшего 6 - 7 июля в госпитале, информация о событиях тех дней была лишь из советских газет, где большевики однозначно указывали на восстание, то есть на то, чего, по представлениям Блюмкина, никак не могло быть. Блюмкин показал:
«В сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против партии левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим целую эпоху в русской советской революции - даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.»
Но «один член ЦК» запретил, и Блюмкин, подчиняясь партийной дисциплине, послушался . Только в начале апреля 1919, после скоропостижной смерти Прошьяна в декабре 1918, Блюмкин нарушил запрет покойного и явился в ЧК, чтобы раскрыть «тайну» левоэсеровского заговора .
Однако это - лишь одна гипотеза, одна из возможных линий покушения. И самый серьезный аргумент против тот, что, согласно показаниям лидера левых эсеров Саблина, Прошьян во втором часу дня находился в здании отряда Попова , в то время как, согласно показаниям Блюмкина, примерно в это время 6 июля Блюмкин и Андреев находились в «Национале» на квартире у «одного члена ЦК» и получали там бомбы и последние инструкции . Правда, Блюмкин не утверждает, что «один член ЦК» был в тот час у себя дома (а Саблин мог ошибиться); но это заставляет искать внутри ПЛСР других заговорщиков. Внешне самые серьезные обвинения падают на Спиридонову, давшую на себя показания на допросе 10 июля . Этих показаний могло бы быть достаточно для того, чтобы свалить на Спиридонову всю ответственность за убийство Мирбаха, забыв о Прошьяне. Однако есть основания полагать, что Спиридонова наговаривала на себя лишнее и уж, по крайней мере, не была тем «одним членом ЦК», на которого ссылался Блюмкин. Прежде всего, постановления ЦК ПЛСР об убийстве Мирбаха, на которое ссылается Спиридонова, не существовало. На это указывает историк Л. М. Спирин: «никакого заседания ЦК левых эсеров в ночь на 5 июля 1918 г. не было» . То же самое пишут редакторы нового издания «Красной книги ВЧК»: «Заседания ЦК ПЛСР ночью 4 июля не было» . Таким образом, не было именно того заседания, на которое ссылался в разговоре с Блюмкиным «один член ЦК» и о котором, в свою очередь, сообщил Блюмкин. Блюмкин кроме того показал, что именно он сообщил о предстоящем покушении Александровичу . Между тем, если постановление об убийстве Мирбаха, как утверждала Спиридонова, действительно было вынесено ЦК ПЛСР до 6 июля, Александрович, как член ЦК, не знать об этом не мог .
Многочисленные указания на непричастность тех или иных активистов ПЛСР к убийству и событиям 6-7 июля имеются в литературе. Так, по мнению коменданта Кремля П. Д. Малькова, к ним не имели отношения Устинов и Колегаев . Академик Минц пишет, что решение о «выступлении» ЦК ПЛСР принял «далеко не в полном составе». Гусев, рассказывая о Третьем съезде ПЛСР, открывшемся через четыре дня после заседания ЦК 24 июня, отмечает, что «в решениях съезда прямо не говорилось об убийстве Мирбаха и вооруженном мятеже» . Получается, что ни на заседании ЦК ПЛСР 24 июня, ни на съезде ПЛСР, проходившем с 28 июня по 1 июля, ЦК ПЛСР не указал ни сроков террористического акта, ни будущую жертву его, хотя посла убили через несколько дней после заседания ЦК и закрытия съезда. Ни слова не говорилось в постановлении и о планируемом «восстании» против большевистского правительства. Гусев в связи с этим указывает, что «подготовка к мятежу тщательно скрывалась не только от органов советской власти, но и от рядовых членов левоэсеровской партии» . Однако, приняв на себя вину по организации убийства, Спиридонова в показаниях 10 июля наотрез отказалась взять на себя ответственность за «восстание», указав, что в «постановлениях ЦК партии» левых эсеров «свержение большевистского правительства ни разу не намечалось .
Спирин указывает, что в те дни «состоялось лишь совещание небольшой группы членов ЦК, созданной еще 24 июня 1918 г. с целью организации убийства представителей германского империализма» . Он имеет в виду упомянутое в показаниях Спиридоновой и в постановлении ЦК ПЛСР Бюро из трех человек: Спиридонову, Голубовского и Майорова. Но Майоров, связанный с Украиной и работавший именно там, равно как и Голубовский, своего участия в июльских событиях в Москве никак не проявили. Да и Спиридонова показала, что делом убийства Мирбаха ведала она одна, а Майоров с Голубовским никакого отношения к покушению не имели. Тогда по-иному читаются показания Спиридоновой. Если ЦК ПЛСР «сначала выделил очень небольшую группу с диктаторскими полномочиями», если потом из этой группы в три человека двое к событиям отношения не имели, то вся ответственность за организацию убийства Мирбаха действительно падает не на ЦК ПЛСР, повинный лишь в теоретическом одобрении террора в постановлении от 24 июня, а на Спиридонову.
И все-таки есть косвенное указание на то, что не Спиридонова была «одним членом ЦК», с которым встречались Блюмкин и Андреев. Блюмкин упоминает в своих показаниях письмо, написанное им к «одному члену ЦК» в сентябре 1918 г. Но в это время Спиридонова находилась под следствием (и была освобождена только 29 ноября). Поэтому письмо Блюмкина никак не могло быть адресовано ей. А вот в апреле-мае 1919 г., когда давал свои показания явившийся с повинной в киевскую ЧК Блюмкин, Спиридонова находилась на свободе: в ночь на 2 апреля по подложному пропуску она бежала из Кремля, где содержалась под арестом. Очевидно, что именно в апреле-мае большевики очень нуждались в свежих обвинениях против Спиридоновой, которую разыскивали по всей стране. И если б «одним членом ЦК» действительно была Спиридонова, большевики, безусловно, заставили бы Блюмкина произнести это имя вслух.
Именами Прошьяна и Спиридоновой не ограничивается список подозреваемых в организации убийства Мирба-ха. Искать их нужно не только среди членов ПЛСР, но и среди левых коммунистов. В этой связи обращает на себя внимание поведение левого коммуниста и председателя ВЧК Дзержинского. Именно в стенах его Комиссии, с ведома и согласия самого Дзержинского, в начале июня сотрудником ВЧК Блюмкиным было заведено дело на «племянника германского посла» - Роберта Мирбаха. Это было первое «дело» Блюмкина, введенного в ЧК в начале июня на должность заведующего «немецким шпионажем» - отдела контрразведки «по наблюдению за охраной посольства и за возможной преступной деятельностью посольства». Как показал впоследствии Лацис, «Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения» по борьбе со шпионажем «и не раз подавал в комиссию проекты». Однако «единственное дело», которым Блюмкин действительно занимался, было «дело Мирбаха-австрийского», причем Блюмкин «целиком ушел в это дело» и просиживал «над допросами свидетелей целые ночи» .
Здесь было где развернуться молодому чекисту. Дело оказалось не банальным прежде всего потому, что Роберт Мирбах, кажется, не был не только племянником германского посла, но и австрийцем. Насколько позволяют судить источники , мирно жил в революционном Петрограде «исполняющий должность члена Совета по хозяйственной части Смольного института» обрусевший барон Р. Р. Мирбах. Увы, почти никаких сведений не просочилось о нем в историю . Знать об обрусевшем бароне мог только В. Д. Бонч-Бруевич, который в то время имел со Смольным постоянный контакт, в том числе и хозяйственного характера. Можно предположить, что от Бонч-Бруевича через Дзержинского пришли к Блюмкину сведения о русском Мирбахе. Исчез обрусевший барон, член Совета по хозяйственной части Смольного института, и появился вместо него племянник германского посла, военнопленный австрийский офицер, дальний родственник графа-посла Мирбаха, с которым, посол никогда не встречался. По данным чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину он снял комнату в одной из московских гостиниц, где жил до начала июня, когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса Ландстрем неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство подстроено чекистами или нет, судить трудно. ВЧК тем временем заявила, что Ландстрем покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и арестовала всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, оказался и «племянник германского посла» Р. Мирбах.
Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, следует признать находчивыми. Об аресте Роберта Мирбаха ВЧК незамедлительно сообщила датскому консульству, представлявшему в России интересы Австро-Венгрии. 15 июня датское консульство начало с ВЧК переговоры «по делу арестованного офицера австрийской армии графа Мирбаха». Во время этих переговоров чекисты подсказали представителю консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и германского посла. 17 июня, через день после начала переговоров, датское консульство вручило чекистам документ, которого те так ждали:
«Настоящим Королевское датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской чрезвычайной комиссии, что арестованный офицер австро-венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии» .
Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а второй - 17-м, правильно предположить, что письменный ответ германского посольства на запрос датчан был дан 16 июня, сразу после получения датского запроса, и преследовал гуманные цели: в германском посольстве решили посчитать неведомого графа Роберта Мирбаха родственником германского посла в надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и он будет немедленно освобожден, тем более, что выдвинутые против него обвинения казались Рицлеру несерьезными. Причастность же германского посла к делу «племянника» ограничилась, видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в родственники.
В германском посольстве о деле уже забыли. В датском - ожидали освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошло больше недели, а Роберта Мирбаха не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой «освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрем] явится в Чрезвычайную Комиссию» .
Однако просьба Гакстгаузена удовлетворена не была. И не случайно: дело «племянника посла» легло в основу досье против германского посольства и лично посла. Основной уликой в руках Блюмкина стал документ, подписанный (добровольно или по принуждению) Робертом Мирба-хом: «Я, нижеподписавшийся, германский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию» сообщить ВЧК «секретные сведения о Германии и германском посольстве в России» .
Правда, ни австрийский офицер, ни хозяйственник Смольного не мог считаться «германским подданным» и сообщить чекистам «секретной информации о Германии и германском посольстве в России». Речь шла о явной фабрикации, и это заставило заволноваться немцев. Германский посол отрицал теперь родственную связь с Робертом Мир-бахом, а в фабрикации «дела» усматривал провокацию. О суете чекистов вокруг германского посольства и о заведенном деле теперь знали даже в Берлине. И вскоре после убийства Мирбаха в советском полпредстве в Германии стало известно, «что германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками» . «Покушение готовилось заранее, - сообщило тогда же в Берлин германское посольство в Москве. - Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера» . Сам Блюмкин, однако, отрицал это, утверждая, что «вся организация акта над Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего два дня, промежуток времени между вечером 4-го и полднем 6 июля». Блюмкин привел косвенные тому доказательства: утром 4 июля он передал заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией Лацису дело арестованного в середине июня Роберта Мирбаха. «Таким образом, вне всякого сомнения, - продолжал Блюмкин, - что за два дня до акта я не имел о нем» представления. Кроме того, как утверждал Блюмкин, его «работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно в силу своего значения, проходила под непосредственным наблюдением» Дзержинского и Лациса, а обо «всех своих мероприятиях, как, например, внутренняя разведка» в посольстве, Блюмкин, по его словам, «постоянно советовался» с президиумом ВЧК, с заместителем наркома иностранных дел Караханом и с председателем Пленбежа Уншлихтом» .
Однако противоречия в германском донесении и показаниях Блюмкина нет. Вечером 4 июля в заговор вовлекли Блюмкина, но подготовка всего мероприятия могла начаться раньше, в первых числах июня, когда Блюмкину поручили заняться фабрикацией «дела» против германского посольства, отстранив его по инициативе большевиков, прежде всего Лациса, от всей остальной работы. О том, что в планы стоящих за спиной Блюмкина противников Брестского мира входило убийство, Блюмкин мог не знать до вечера 4 июля, причем его заявление о том, что он работал под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз убеждает, что к убийству Мирбаха мог быть причастен кто-то из большевиков.
После убийства Мирбаха Дзержинский попробовал снять с ВЧК ответственность за смерть германского посла. Он утверждал, что в самом начале июля (непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский назвал жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за несколько дней до убийства посла поэт О. Э. Мандельштам и Л. М. Рейснер (жена Раскольникова). Впрочем, эту часть показаний Дзержинский начал с неточности. Для придания веса разговору о произволе Блюмкина Дзержинский представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не его жена. Между тем, Раскольников только устраивал встречу Мандельштама и Рейсер .
Дзержинский показал, что примерно за неделю до покушения им от Раскольникова и Мандельштама были получены сведения о злоупотреблении Блюмкиным властью - возможностью подписывать смертные приговоры. Когда услышавший об этом Мандельштам «запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать». Сразу же после разговора с Мандельштамом и Рейснер Дзержинский на собрании в ВЧК предложил, дескать, отдел контрразведки распустить, а «Блюмкина пока оставить без должности», до получения объяснений от ЦК ПЛСР .
На снятие Блюмкина с работы указывал также Лацис, подчеркивавший (правда уже после убийства Мирбаха), что «особенно недолюбливал» Блюмкина «и после первых жалоб на него со стороны сотрудников решил его от работы удалить». За неделю до 6 июля, показывал Лацис, Блюмкин в отделе уже не числился, «ибо отделение было расформировано по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий», причем в протоколах заседаний президиума ВЧК должна была быть о том соответствующая запись . Тем не менее в показаниях Лациса Блюмкин назван «заведующим секретным отделом», а не «бывшим заведующим». Выписки из протоколов об исключении Блюмкина «Красная книга ВЧК» не опубликовала, а, наоборот, взяла Блюмкина под свою защиту: убрала из книги компрометирующий лично Блюмкина материал. В заметке «От редактора» указывалось, что показания Зайцева «вовсе не поместили» ввиду того, что «свидетель говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты, компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются», а «несколько строк из показаний Ф. Э. Дзержинского» опущены, так как передают «рассказы третьих лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке» . Большевикам важно было представить Блюмкина (с 1920 года - коммуниста) не анархистом-авантюристом, а дисциплинированным членом левоэсеровской партии, совершившим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР.
Расформирование за несколько дней до убийства Мирбаха отдела «немецкого шпионажа» не может казаться случайным. Похоже, что речь шла о простой формальности: Блюмкин выполнял ту же работу, что и раньше. 6 июля в 11 часов утра он получил у Лациса из сейфа дело Роберта Мирбаха , чего, конечно же, никак не могло бы произойти, если бы Блюмкин был отстранен от работы. Скорее права Н. Я. Мандельштам, вспоминающая, что жалоба Мандельштама «на террористические замашки Блюмкина» была оставлена без внимания. «Если бы тогда Блюмкиным заинтересовались, - продолжает она, - знаменитое убийство германского посла могло бы сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей помехи» .
Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в интересах Дзержинского. Последний, видимо, знал о готовившемся покушении на Мирбаха уже потому, что дважды об этом извещало его германское посольство. Так, примерно в середине июня представители германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому «о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства». Дело было передано для расследования Я. X. Петерсу и Лацису. «Я был уверен, - показал позднее Дзержинский, - что членам германского посольства кто-то умышленно дает ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных целей». 28 июня Карахан передал Дзержинскому «новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах». Дзержинского, однако, заинтересовали не заговорщики, а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, не сможет помочь посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Рицлер после этого стал считать, что Дзержинский смотрит «сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства». Но поскольку Дзержинскому было важно узнать «об источнике сведений о готовящихся покушениях» (т. е. об источнике утечки информации), он через Карахана договорился о личной встрече с Рицлером и Мюллером. Во время состоявшегося разговора Рицлер указал Дзержинскому, что «денег дающие ему сведения лица от него не получают» и информаторам своим он поэтому доверяет. Дзержинский возразил, что «могут быть политические мотивы» и что «здесь какая-то интрига», имеющая целью помешать ему найти «настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся» данных он не сомневался. «Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха», показал Дзержинский, но «недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки».
Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер назвал имя одного из осведомителей и устроил Дзержинскому встречу с другим. Первым информатором была «некая Бендерская». Вторым - В. И.. Гинч, с которым Дзержинский встретился в «Метрополе» в присутствии Рицлера и Мюллера примерно за два дня до покушения. Гинч где-то в начале июня (т. е. тогда, когда началось «дело Роберта Мирбаха») сообщил заведующему канцелярией германского посольства Вухерфенику, что на Мирбаха партией «Союз союзов» готовится покушение. Несколько раз затем он приходил в ВЧК, чтобы сообщить об этом, был даже в отряде Попова, «но его не хотели выслушивать». Рицлер, со своей стороны, получив от Гинча сведения о планируемом террористическом акте, сообщил об этом в НКИД, откуда информация была передана в ВЧК, где предупреждению опять не придали значения. Тогда Гинч вторично предупредил посольство, причем примерно за десять дней до покушения назвал конкретную дату террористического акта - между 5 и 6 июля, а во время встречи с Дзержинским в «Метрополе» открыто сказал ему, что в деле замешаны некоторые сотрудники ВЧК.
Дзержинский объявил все это провокацией и, покинув «Метрополь», через Карахана затребовал разрешения германского посольства на арест Бендерской и Гинча . Немцы на это ничего не ответили, но в первой половине дня 6 июля, незадолго до убийства Мирбаха, Рицлер поехал в НКИД и просил Карахана предпринять что-нибудь, поскольку со всех сторон в посольство приходят слухи о предстоящем покушении на Мирбаха. Карахан указал, что сообщит обо всем в ВЧК.
Ряд косвенных улик говорит за то, что Дзержинский знал об акте, намеченном на 6 июля. Так, согласно показаниям Лациса, когда в 3.30 6 июля он, находясь в НКВД, услышал о покушении на посла и отправился в ВЧК, там уже знали, что Дзержинский «подозревает в убийстве Мирбаха Блюмкина». Дзержинского в ВЧК не было, он «отправился на место преступления», откуда Лациса вскоре запросили, закончено ли «дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно обнаружено на месте преступления». Только тут Лацис понял, что «покушение на Мирбаха произведено действительно Блюмкиным» . Но Дзержинский каким-то образом знал об этом еще до поездки в посольство.
Из всего этого можно заключить, что Мирбах не был убит по постановлению ЦК ПЛСР. Вероятнее всего, имел место заговор, организованный теми или иными представителями левых партий (но не партиями, как таковыми). Если так, то очевидно участие в таком заговоре левых эсеров - Прошьяна и, может быть, Спиридоновой, и левых коммунистов - Дзержинского, позволившего состояться акту, или Бухарина, не отрицавшего участия в «заговоре против Ленина» на процессе 1938 года , хотя никаких конкретных доказательств участия Бухарина в подготовке покушения нет.
Однако кто бы ни стоял за заговором с целью убийства Мирбаха, террористический акт не был сигналом к «антисоветскому мятежу» и не был осуществлен с целью свержения большевистского правительства. Вероятнее всего, заговор не был направлен и лично против Ленина (хотя, по крайней мере, один историк выдвинул именно такую гипотезу) . Выстрелы в германского посла были выстрелами в правительство германской империи. И, как показали дальнейшие события, Совнарком от убийства Мирбаха только выиграл: после 6 июля германское влияние на советскую политику безусловно ослабло.
В самом большом выигрыше от убийства Мирбаха оказался Ленин. О готовившемся акте он, скорее всего, не знал. Никаких, даже косвенных, указаний на его причастность к покушению нет . Но удивительно, что большевики оказались куда лучше подготовлены к этому неожиданному происшествию, чем сами левые эсеры, которые, по заявлению большевиков, этот террористический акт готовили. Так или иначе, с момента первого сообщения о покушении на Мирбаха роль Ленина в разгроме ПЛСР была однозначна: он решил использовать убийство Мирбаха и покончить с партией левых эсеров. Сотрудник советского полпредства в Берлине Соломон рассказывает по этому поводу, как вернувшийся в Германию из Москвы вскоре после июльских событий Л. Б. Красин «с глубоким отвращением» сообщил ему, что «такого глубокого и жестокого цинизма» он в Ленине «не подозревал». 6 июля, рассказывая Красину о том, как он предполагает выкрутиться из кризиса, созданного убийством Мирбаха, Ленин «с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой» прибавил: «Мы произведем среди товарищей [левых ] эсеров внутренний заем [...] и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем». Соломон пишет далее, что «в этот свой приезд Красин неоднократно в разговорах» с ним, «точно не имея сил отделаться от тяжелого кошмарного впечатления, возвращался к этому вопросу и несколько раз повторял» ему «слова Ленина». К этой теме Красин в беседах с Соломоном возвращался и позже .
Как справедливо указывает историк Д. Кармайкл, «внутренним займом» было «обвинение простодушных левых эсеров в убийстве Мирбаха» . Но свидетельство Соломона отнюдь не единственное. Вот что пишет в своих воспоминаниях Айно Куусинен (жена Отто Куусинена):
«На самом деле [левые ] эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась домой, Отто был у себя в кабинете с высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела убийцу графа Мирбаха, настоящее имя которого - Блюмкин. Он был сотрудником ЧК и вот-вот собирался ехать за границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах был убит [левыми] эсерами, Отто разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только поводом для того, чтобы убрать [левых] эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами Ленина» . Помимо подготовки убийства Мирбаха, кто бы за ним ни стоял, в Москве в начале июля, видимо, готовилась еще одна конфронтация: партия большевиков намеревалась столкнуться на предстоящем съезде Советов с конкурирующей партией левых эсеров и разгромить ее. О подготовке большевиками разрыва с левыми эсерами и о планируемом разгроме в мемуарной и исторической литературе писалось довольно часто, иногда с оговоркой, что речь шла не о превентивном ударе по ПЛСР, а о подготовке к подавлению антиправительственного восстания, которое готовилось кем-то в Москве в те дни. Так, командующий московским военным округом Муралов, в распоряжении которого находился левоэсеровский «отряд особого назначения», некое подобие большевистской Красной гвардии, во второй половине июня получил от Ленина указание внимательно следить за отрядом. Вот как описывает Муралов свой диалог с Лениным:
Что это у вас какой-то отряд левых эсеров, вы ему доверяете? Да, этот отряд хорош [...]
[...] На всякий случай следите 3 ним зорко.
И Муралов понял, что, возможно, «дело дойдет до вооруженного столкновения» с ПЛСР и «на всякий случай решил часто проверять» отряд «и постепенно заменять комсостав» .
С середины июня подготовка к разгрому ПЛСР под предлогом опасений контрреволюционного выступления велась фактически открыто. «Латышские полки были приведены в боевую готовность»; Вацетис 18 июня приказал «командиру 2-го полка держать полк в боевой готовности, а один батальон с пулеметами выделить в распоряжение военного комиссариата Москвы» . Несколько позже в Москву с юга страны был переброшен 3-й полк латышской дивизии. «Знал ли кто-нибудь, что в Москве готовится восстание, и имелись ли об этом конкретные сведения?» - спрашивает в мемуарах Вацетис и отвечает: «Могу ответить совершенно утвердительно», что «о готовящемся восстании знали и имели об этом конкретные указания». Вацетис самолично доносил о том, «что в Москве готовится что-то неладное» комиссару латышской стрелковой дивизии К. А. Петерсону. Тот отнесся к сообщению Вацетиса «с некоторым недоверием, но через два дня (числа 3 или 4 июля)» сказал ему, что «ВЧК напала на след готовящегося восстания», но подробностей Вацетису не сообщил .
Об ожидаемом столкновении с левыми эсерами открыто говорил Зиновьев. Перед самым убийством Мирбаха на областном съезде большевиков и левых эсеров он предложил ввести левых эсеров в Совнарком и, в частности, назначить левого эсера Лапиера комиссаром путей сообщения. Когда в перерыве кто-то из большевиков подошел к Зиновьеву и с удивлением спросил, действительно ли тот намерен вводить в Совнарком левых эсеров, «хитро улыбаясь, Зиновьев увел спрашивающих в свой кабинет, сообщив под величайшим секретом, что у него имеются все сведения о готовящемся восстании левых эсеров, но что меры им уже приняты и он хочет только своим предложением усыпить бдительность левых эсеров» .
Даже до Блюмкина 4 июля дошли слухи о чем-то «неладном». В разговоре с «одним членом ЦК» он спросил, не готовит ли ЦК ПЛСР «акта партийной оппозиции», так как, по его словам, «вокруг подготовки убийства создалась непроницаемая обстановка», усугублявшаяся столкновениями между большевиками и эсерами на Пятом съезде Советов. Блюмкин, видимо, имел в виду резкую речь Троцкого, повергшую левых эсеров в панику. По воспоминаниям Саблина, во время перерыва, устроенного после внеочередного заявления Троцкого, Камков сообщил ему «о возможности ареста ЦК ПЛСР и даже фракции в связи с возможным обострением отношений с большевиками на этом вечернем заседании» . Таким образом, уже 5 июля ЦК левых эсеров начал сознавать, что большевики расправятся с активом их партии во время Съезда.
О накале отношений между двумя партиями много пишет Свердлова, утверждая, однако, что о предстоящем «восстании» большевики не догадывались и «не имели достоверных фактов о преступных замыслах левых эсеров, ничего не знали о готовящейся авантюре». Но чем ближе к Пятому съезду, продолжает Свердлова, «тем больше усиливалась у Ленина, Свердлова, Дзержинского и других большевиков настороженность в отношении левых эсеров, тем пристальней они наблюдали за их подозрительными действиями». Правда, Свердлова приводит лишь один пример таких «подозрительных» действий. Оказывается, ПЛСР «пыталась выставить в Большом театре на время съезда свою охрану», и та настойчивость, с которой они этого требовали, насторожила Свердлова, «руководившего практической подготовкой съезда». Свердлов «согласился предоставить им возможность участвовать в охране Большого театра, но одновременно дал указание» большевистской охране съезда «принять необходимые меры предосторожности» .
Однако изложенные Свердловой факты не столько говорят о заговоре левых эсеров, сколько о наличии у большевиков плана с ними разделаться. Понятно, что ПЛСР, как правящая советская партия, имела право на собственные партийные караулы, выставляемые во время работы съезда. Это само по себе Свердлова насторожить не могло; тем более, такое требование не должно было считаться признаком готовившегося левоэсеровского «восстания» против большевистской партии. Если левые эсеры Закс и Александрович были заместителями Дзержинского по ВЧК, а левый эсер Попов стоял во главе чекистского отряда, не было ничего противоестественного и в желании левых эсеров участвовать в охране Большого театра во время работы съезда.
Похоже, что в день открытия Пятого съезда Советов большевиками были проведены последние подготовительные мероприятия для возможного ареста фракции ПЛСР. По приказу Свердлова «на все наиболее важные посты внутри театра были выставлены латышские стрелки из охраны Кремля», поддерживающие большевиков. 4 июля, т. е. в день, когда Блюмкину сообщили о планируемом убийстве Мирбаха, Свердлов предупредил коменданта Кремля Малькова, что «надо быть начеку. От левых эсеров можно ожидать всяких пакостей». Тогда же по указанию Свердлова «были усилены караулы и внутренние посты в Большом театре» . Невдалеке от каждого из левоэсеровских часовых, «не спуская с них глаз, стояло по два-три человека». Это были «специально выделенные боевые группы из числа охранявших Кремль латышских стрелков и других особо надежных частей». Никто из левых эсеров «и пальцем не мог пошевелить, не обратив на себя внимание. Одновременно надежная охрана была выставлена и вокруг театра в близлежащих улицах и переулках» .
Оставалось только арестовать фракцию ПЛСР на съезде. Именно это произошло 6 июля. Можно только дивиться находчивости и решимости Ленина: услышав об убийстве германского посла, обвинить левых эсеров в восстании против советской власти, в восстании, которого не было.
6 июля 1918 года в Москве произошло вопиющее событие в истории отношений России с другими странами мира. Средь бела дня в своей резиденции был застрелен посол Германии в Советской России Вильгельм фон Мирбах .
Убийцами посла были не террористы, не грабители, а официальные сотрудники ВЧК Яков Блюмкин и Николай Андреев .
События в тот роковой день развивались так: в 14:15 к зданию посольства Германии в Денежном переулке подъехал тёмный «паккард», из которого вышли два человека, предъявившие швейцару удостоверения сотрудников ВЧК и потребовавшие встречи с послом.
Поводом к встрече было дело некоего родственника посла Роберта Мирбаха , задержанного ВЧК по подозрению в шпионской деятельности. Граф Мирбах согласился принять чекистов. Кроме него, на встрече присутствовали советник посольства доктор Курт Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Леонгарт Мюллер в качестве переводчика. Беседа продолжалась более 25 минут.
Посол, которому были предъявлены материалы дела, заявил, что ничего о родственнике не знает. Тогда один из чекистов спросил: желает ли господин посол узнать о мерах, которые намерено предпринять в связи с этим делом советское правительство?
Мирбах кивнул, после чего Яков Блюмкин выхватил револьвер и выстрелил трижды. Как ни странно, ни одна из пуль в цель не попала. Тогда Николай Андреев бросил бомбу, которая... не взорвалась. После этого в посла выстрелил уже Андреев, смертельно ранив дипломата. Тем временем Блюмкин бросил бомбу вторично, она взорвалась, и чекисты бросились бежать, выпрыгнув в разбитое окно. Под огнём охраны и не без потерь (Блюмкин сломал ногу при прыжке и был ранен), нападавшие скрылись.
47-летний немецкий посол скончался через несколько минут.
На месте убийства нападавшие оставили целый ворох улик: свои удостоверения, дело на «родственника посла», портфель с запасной бомбой. Таким образом, никаких сложностей с установлением личностей убийц не было.
Выстрел «Авроры» для левых эсеров?
Куда важнее другой вопрос — кто стоял за Блюмкиным и Андреевым и «заказал» расправу над немецким дипломатом?
Согласно канонической версии советского периода, убийство посла стало своеобразным «выстрелом «Авроры» для мятежа левых эсеров, попытавшихся захватить власть в Москве.
Левые эсеры вместе с большевиками входили в состав Советского правительства с осени 1917 года, однако отношения двух партий окончательно испортились из-за вопроса о Брестском мире.
Большинство левых эсеров полагало мир с Германией на условиях передачи под немецкий контроль огромных российских территорий «предательством революции». Чуть позднее на эти же позиции перешла и лидер левых эсеров Мария Спиридонова , ранее поддерживавшая Брестский мир.
К лету 1918 года отношения вчерашних союзников обострились до предела, и эсеры решили действовать.
В начале июля 1918 года III съезд партии левых эсеров постановил «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор».
Исполнителями стали два эсера, служившие в органах ЧК, — Блюмкин и Андреев.
После убийства Мирбаха они скрылись на территории отряда ВЧК, которым командовал эсер Попов . Попытка ареста террористов, предпринятая Феликсом Дзержинским , завершилась арестом самого главы ВЧК.
Отряды левых эсеров начали захватывать здания государственных органов, однако добиться полного успеха так и не смогли. Оставшиеся верными большевикам латышские стрелки подавили мятеж, партия левых эсеров прекратила легальное существование, а советская Россия окончательно стала однопартийной.
Переменчивые пристрастия немецкого графа
Исполнители теракта Яков Блюмкин и Николай Андреев, поставившие РСФСР на грань возобновления войны с Германией, избежали сурового наказания за убийство. Андреев сбежал на Украину, где, побывав в рядах нескольких политических движений, включая банды батьки Махно , умер от сыпного тифа.
Что касается Блюмкина, то он был... взят на поруки Львом Троцким и отправился «искупать вину кровью» на Гражданскую войну, заняв пост начальника личной охраны одного из вождей большевиков.
Именно чрезвычайно мягкое отношение к Блюмкину заставило историков усомниться в том, что убийство Мирбаха было делом рук левых эсеров.
И здесь мы переходим ко второй версии убийства, куда более детективной и запутанной.
Не секрет, что Брестский мир был чрезвычайно выгоден Германии и позволил ей оттянуть военную катастрофу в Первой Мировой войне. Граф Вильгельм фон Мирбах приложил немало усилий для его заключения и полагал необходимым всячески поддерживать большевистский режим в России. Историки, настроенные по отношению к большевикам негативно, и вовсе заявляют — Мирбах был одним из кураторов большевистского движения, немецкими деньгами выстилая дорогу «Октябрьскому перевороту».
Как бы то ни было, до весны 1918 года Мирбах шлёт депеши в Берлин, в которых говорит о необходимости поддерживать большевиков. И одновременно уточняет — страны Антанты тратят немалые деньги на поддержку их противников и подготовку переворота. В частности, французские и английские разведчики ищут связей с левыми эсерами.
Однако к лету 1918 года настроение графа начинает меняться. Он сообщает, что большевистский режим долго не протянет и надо начинать договариваться с теми, кто может прийти ему на смену.
Желающих договориться с Мирбахом оказалось немало.
Об этих переговорах стало известно и большевикам, которым и так хватало проблем.
Дзержинский с эсерами или Ленин с Дзержинским?
Ориентация немецкого посла на другие политические силы ничего хорошего им не обещала. И тогда в ВЧК вознамерились решить вопрос с чрезмерно активным дипломатом. Исполнителями были назначены два молодых сотрудника — Яков Блюмкин и Николай Андреев.
Блюмкин изначально занялся фабрикованием «шпионского дела Роберта Мирбаха», которое и должно было позволить террористам встретиться с послом и осуществить свои планы.
Тут у нашего детектива начинаются расходиться сюжетные линии. По одной из них, хитрый план с устранением неугодного дипломата и одновременным заманиванием в ловушку партии эсеров, которые после убийства посла объявлялись вне закона, принадлежит лично Владимиру Ленину .
Другая версия предполагает, что высшее руководство большевиков было не в курсе планов убийства Мирбаха, а заговор был организован совместно чекистами и эсерами, решившими одним ударом избавиться от Ленина, Троцкого и Мирбаха.
В пользу этого предположения говорит то, что Феликс Дзержинский после событий 6 июля на некоторое время оказался в опале, а Ленин рассматривал вопрос об упразднении ВЧК.
А главное, предписание по «делу Роберта Мирбаха», на основании которого Блюмкин и Андреев и добились встречи с послом, было подписано Дзержинским, хотя «железный Феликс» и настаивал на том, что это была подделка.
Коллеги Мирбаха из германского посольства грешили на причастность Ленина, отмечая, что лидер большевиков, приехавший в день убийства в посольство выражать соболезнования и приносить извинения, вёл себя подчёркнуто холодно и равнодушно. Впрочем, вряд ли в этом есть криминал — условия Брестского мира не нравились и Ленину, и переживать по поводу кончины одного из тех, кто определял кабальные условия, у него не было оснований.
А как же возможное возобновление войны с Германией? Разве оно не грозило большевикам?
Вся соль в том, что между мартом 1918 года, когда заключался Брестский мир, и июлем 1918 года, когда произошло убийство Мирбаха, — дистанция огромного размера.
У большевиков была масса трудностей, но у Германии их было не меньше. Все военные силы были брошены на то, чтобы победить на Западе, и отвлекаться на РСФСР возможностей почти не было.
Кайзер Вильгельм II из Берлина, конечно, возмущался и требовал ввода в Москву немецкого батальона для охраны посольства, однако в ответ узрел лишь большевистский кукиш — Ленин заявил, что это прямое нарушение суверенитета страны и на это он никогда не пойдёт.
Кайзер подумал и предпочёл молча утереться.
В итоге получилось, что немецкий посол Вильгельм фон Мирбах, полагавший себя Карабасом-Барабасом, хозяином кукольного театра российской политики, на деле сам оказался марионеткой, которую использовали, а потом за ненадобностью бросили в печь.
— революционный человек-загадкаГоворя об убийстве Мирбаха, нельзя не остановиться на личности Якова Блюмкина. Это поистине уникальный человек — пожалуй, самая загадочная фигура времен революции.
Яков Блюмкин. Фото: Public Domain
Не известны точно ни его место рождения, ни происхождение, ни даже год рождения. Создаётся впечатление, что Блюмкин до последних дней своей жизни хранил инкогнито, действуя под разными легендами.
В январе 1918 года в Одессе Блюмкин, которому нет и 20 лет, формирует Добровольческий отряд вместе с легендарным Мишкой Япончиком . Оказавшись в органах ВЧК, Блюмкин становится заведующим отделом по борьбе с международным шпионажем. После убийства Мирбаха карьера Якова Блюмкина идёт в гору, ему поручают сложнейшие и весьма ответственные миссии.
Среди оперативных псевдонимов Блюмкина есть фамилия «Исаев». Это не совпадение — дело в том, что Юлиан Семёнов , создавая романы о молодых годах Штирлица , использовал в том числе и реальные операции, проводимые Яковом Блюмкиным. В частности, история с расследованием хищений из Гохрана, рассказанная в романе «Бриллианты для диктатуры пролетариата», основана на эпизоде из жизни Якова Блюмкина.
В 1920 году Блюмкин участвовал в миссии по возвращению из Персии кораблей, уведённых в эту страну белогвардейцами, в 1923 году был резидентом советской разведки в Палестине, работал в Афганистане. Известно также о выполнении Блюмкиным спецзаданий в Китае, Тибете и Монголии.
Миссии, которые выполнял Блюмкин, и по сей день имеют много «белых пятен».
Он был близко знаком со знаменитыми русскими поэтами — Гумилёвым , Есениным , Ходасевичем , Маяковским и другими.
При этом сведения о личности Блюмкина весьма противоречивы — некоторые описывают его как безжалостного убийцу, палача, малограмотного и жестокого человека. Однако сложно представить себе, что подобному персонажу могли доверить сложнейшие миссии на Ближнем Востоке. Несомненно, что Блюмкин в совершенстве знал несколько языков, был отличным психологом, умел расположить людей к себе и вообще был весьма незаурядной личностью, оставившей после себя множество тайн и загадок.
Погубила Якова Блюмкина близость к Троцкому, оказавшемуся в изгнании. В 1929 году Блюмкина арестовали как троцкиста, но судьба его до последнего висела на волоске — по всей видимости, терять такого агента очень не хотелось. Тем не менее, Яков Блюмкин был расстрелян в декабре 1929 года. Даже о его смерти приводится несколько различных версий, что заставляет задуматься — а не был ли и этот расстрел мистификацией? Возможно, Блюмкин и много позже продолжал свою деятельность, только уже под другими именами?
Что же касается Вильгельма фон Мирбаха, то за несчастным графом по сей день сохраняется своеобразный «приоритет» — с тех пор в России послов не убивали. Ни немецких, ни каких-либо других.