Части бессоюзного сложного предложения. Бессоюзное сложное предложение. Виды придаточных в СПП
1. Известно, что в XX в. в различных областях науки и искусства (в математике, биологии, философии, филологии, живописи, архитектуре и т. д.) многие ценные идеи и начинания российских ученых и деятелей культуры заглохли в душной атмосфере советского тоталитаризма, но получили признание и развитие на Западе и через десятилетия снова возвращаются в Россию.
Это в значительной степени относится и к методу лингвистического эксперимента, громадную роль которого настойчиво подчеркивали в 20-х годах А. М. Пешковский и особенно Л. В. Щерба. «Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило (...) В возможности применения эксперимента и кроется громадное преимущество - с теоретической точки зрения - изучения живых языков» [Щерба 1974:32].
На словах необходимость экспериментирования в синхронических исследованиях признаётся, по-видимому, всеми российскими лингвистами, на деле, однако, возможности этого метода до сих пор используются недостаточно. Зарубежные исследования по грамматике, семантике, прагматике - это, как правило, серия экспериментов над несколькими, тщательно подобранными примерами и интерпретация полученных результатов. В России работа по современному языку в рассматриваемом отношении мало отличаются от работ по истории языка: и в тех и в других приводятся большие списки примеров из обследованных текстов и сама величина списка расценивается как доказательство правильности развиваемого положения. При этом> игнорируется то обстоятельство, что в реальных текстах анализируемое явление нередко искажено воздействием добавочных факторов. Мы забываем предостережение А. М. Пешковского, который отмечал, что было бы ошибкой видеть, например, в союзе и выразителя распространительных, причинно-следственных, условно-следственных, противительных и т. п. отношений; это означало бы, что «в значение союза просто сваливается все, что можно извлечь из вещественного содержания соединяемых им предложений» [Пешковский 1956: 142], Исследователь языка попадает при этом в положение химика, который для химического анализа какого-то металла брал бы куски его руды разного минерального состава и.приписывал наблюдаемые.разлит чия самому металлу. Очевидно, химик возьмет дляї своего опыта чистый металл, лишенный примесей. Мы также должны оперировать тщательно подобранными» примерами, по возможности исключающими;воздействие добавочных факторов^, и экспериментировать с этими примерами (например, заменять слово его синот нимом, изменять тип речевого акта, расширять фразу за счет диагностирующего контекста и т. п.).
2. Сказанное выше отнюдь не означает, что автор - противник сбора текстового материала. В исследованиях по диахронии, по стилистике и т. д. он необходим. Да и при изучении современного языка примеры из текста- это полезная отправная точка и ценный иллюстративный материал. Однако сбор текстового материала не должен стать самоцелью. Это не лишенное приятности занятие дает не так уж много: по Маяковскому, «в грамм добыча, в год труды».
При изучении живого языка упор должен быть сделан на лингвистическом экспериментировании. Мы сэкономим время и добьемся лучших результатов. Об этом хорошо сказал Ю. Д. Апресян: «Можно десятилетиями собирать факты и ни разу не заметить семантического секрета слова, который оно мгновенно отдает в условиях острого эксперимента» [Апресян 1971:34].
3. Важным видом эксперимента- являются наблюдения над «отрицательным языковым материалом» - аномалиями (высказываниями, противоречащими языковой интуиции). Т. В. Булыгина и А; Д Шмелев отмечают (со ссылкой на Т. Куна), что в науке нередко открытие начинается с осознания аномалии [Булыгина - Шмелев 1997:438]. «...игра в нарушение семантических и прагматических канонов имеет своей целью вникнуть в природу самого канона, а через него и в природу вещей» [Арутюнова 1988: 303]. Разумеется, необходима осторожность при интерпретации результатов. Результаты, которые резко противоречат существующим представлениям («ни в какие ворота не лезут»), требуют тщательной проверки. Не исключено, что мы имеем дело с ошибкой эксперимента. Как заметил Э. Даль, «если мой градусник показывает, что у меня температура 43*С, то я заключу отсюда не то, что прежние теории относительно возможных колебаний температуры человеческого тела не верны, а то, что мне следует купить новый градусник» (цит. по: [Булыгина - Шмелев 1997:437]).
Ю. Д Апресян предложил единую шестизначную экспериментальную шкалу для измерения степени языковой неправильности: правильно - (+), допустимо - (-), сомнительно - (?), очень сомнительно - (??), неправильно - (*), грубо неправильно (**). Языковая игра (ЯИ) располагается, как правило, в верхней части шкалы, это обычно небольшие отклонения от нормы или даже просто некоторая необычность, например «сгущения», перенасыщение какой-то не слишком частой языковой особенностью-типа Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное (ср. [Норман 1987]). Сильные отклонения от нормы и грубые неправильности в художественной речи редки, а в авторской - крайне редки. Есть, однако, одно исключение - пародия.
4. Дж Китчин видит в пародии «реакцию носителей расхожих представлений... В социальных вопросах - это защитник респектабельности, в литературе - установившихся форм» (цит. по: [Новиков 1989:134]).
Строки А Ахматовой Я на правую руку надела / Перчатку с левой руки М. В. Панов в замечательном (к сожалению, так и не опубликованном) курсе лекций по языку русской поэзии назвал «камертоном» поэтики акмеизма. Но как жадно, не брезгуя повторами, набросились на эти строки пародисты, привыкшие к абстрактной поэтике символистов! Вот лишь некоторые из пародий:
Только вздрогнула",-Милый! Милый!
О, господь мой, ты мне помоги!
Ина правую руку стащила Галошу елевой ноги (С. Малахов).
Стынутуста в немой улыбке.
Сон или явь? Христос помоги!
На ногу правую по ошибке,
Надела туфель елевой ноги (В. Зоргенфрей).
Но теперь, уступивши мужскому насилью,
Я скорблю глубоко!.
~Я на бледные ножки надела мантилью,
А на плечи-трико- (Дон Аминадо).
Следует добавить: пародия -это и защитник установившихся языковых форм. Пародист зачастую отталкивается от некоторой языковой (намеренной или ненамеренной) аномалии или необычности в пародируемом тексте, усиливая ее -зачастую до степени грубой неправильности. Получается «аномалия в квадрате». Таким образом, пародии очень интересны при лингвистическом исследовании нижней части шкалы аномальности, той, которую Ю. Д Апресян обозначает знаками (*) и (**).
5. Эксперимент должен стать для лингвиста, исследующего современный язык, столь же обычным рабочим приемом, каким он является, например, для химика. Впрочем, то, что он занимает скромное место в лингвистических исследованиях, отнюдь не случайно. Эксперимент требует определенных навыков и немалых усилий. Поэтому, нам кажется, особенно важно использовать экспериментальный материал, который уже имеется, «лежит под ногами». Мы имеем в виду языковую игру.
Парадоксальный факт: лингвистический эксперимент гораздо шире, чем лингвисты, применяют (уже многие столетия, если не тысячелетия) сами говорящие- когда они играют с формой речи.
В качестве примера можно привести серию экспериментов О. Ман- * делыитама с местоимением такой, указывающим на высокую степень качества (напр., он такой сильный). Вот строки из юношеского стихотворения 1909 г.:
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим.
Здесь несколько необычно сочетание местоимения такой с прилагательным единый и особенно с местоимением мой. Сочетание таким моим представляется допустимым, поскольку по смыслу оно близко к «вполне нормальным» сочетаниям типа таким родным. Однако Мандельштам сам отчетливо ощущал необычность этого сочетания и неоднократно использовал его в юмористических стихах, в своего рода автопародиях:
Мне дан желудок, что мне делать с ним,
Таким голодным и таким моим? (1917 г.)
[Комический эффект создается за счет сужения и снижения самой темы, сведения ее к проблемам желудка.]
Или: Неунывай,
Садись в трамвай,
Такой пустой,
Такой восьмой. (ок. 1915 г.)
Комический эффект вызван сочетанием местоимения такой с числительным восьмой, которое трудно осмыслить как качественное прилагательное. Словосочетание такой восьмой аномально, но не бессмысленно: в результате игры возникает новый смысл. Дело в том, что в отличие от первых, «престижных», выделенных числительных (ср. первая красавица, первый парень на деревне, первым делом), числительное восьмой - невыделенное, «заурядное», и тем самым, сочетание такой восьмой приобретает смысл ‘такой обычный, заурядный’.
Но тут уже, собственно говоря, начинается новая серия лингвистических экспериментов О. Мандельштама - эксперименты с числительными, с делением их на «престижные» и «непрестижные». Вот его шутка, использующая образ «путника», наивного и не знакомого с новейшими достижениями науки, такими как электричество (упоминаемый им Шилейко - известный ассиролог, муж Анны Ахматовой, на время поселившийся в чужой роскошной квартире):
Путник, откуда идешь? Я был в гостях у Шилейки.
Дивно живет человек, смотришь-не веришь очам.
В бархатном кресле сидит, за обедом кушает гуся.
Кнопки коснется рукой - сам зажигается свет.
Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,
Путник, молю, расскажи, кто же живет на Второй?
НАШ АРХИВ
А.М. Шахнарович
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ КАК МЕТОД ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО И ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Статья впервые опубликована в коллективной монографии «Основы теории речевой деятельности» (М.: Наука, 1974) - первом обобщающем труде, созданном отечественными психолингвистами. Автор рассматривает различные виды научных экспериментов в лингвистике. Недостаточное понимание того, что всякое обращение к «языковому сознанию» есть разновидность лингвистического эксперимента, приводит к недооценке места эксперимента в системе методов «классической» лингвистики и, соответственно, недооценке места психолингвистики в системе дисциплин современного языкознания.
Ключевые слова: эксперимент, психолингвистика, метод, исследование
The article was published for the first time in collaborative monograph "The bases of the theory of speech activity" (Moscow, Publishing house "Nauka", 1974) which is the first summarizing work created by Russian psycholinguists. The author describes different kinds of scientific experiments in psycholinguistics. Insufficient understanding that each access to language consciousness is a kind of linguistic experiment leads to underestimation of the place of an experiment in the system of classical linguistics methods and correspondently to underestimation of psycholinguistics" place in the system of modern linguistics disciplines.
Key words: experiment, psycholinguistics, method, research.
Цель научного эксперимента - искусственно вызвать явление, подлежащее изучению, с тем чтобы, наблюдая за этим явлением, более глубоко и полно его познать. Эксперимент должен давать возможности более подробного наблюдения над объектом исследования, иногда в условиях, максимально приближенных к естественным. Эксперимент при формулировании научной теории не только является методом проверки, верификации построенной модели и базой ее создания, но и позволяет обобщить частный случай исследования. Экспериментируя над единичными явлениями, исследователь должен осознавать каждое явление как частный случай общего, способ существования последнего.
Эксперимент является эмпирической
базой научной теории и, следовательно, влияет на ее эвристическую ценность. Сказанное в полной мере относится к лингвистическому эксперименту.
Лингвистический эксперимент наиболее широко применяется в двух областях науки: в языкознании и обучении языку (соответственно он называется лингвистическим и педагогическим).
Лингвистический эксперимент служит способом верификации построенной лингвистом модели. При помощи эксперимента лингвист определяет эвристическую ценность модели и, в конечном счете, гносеологическую ценность всей теории. Языковую модель (логическую модель) мы понимаем как «всякое достаточно правильное, т. е. удовлетворяющее определенным требованиям к адекватности, описание
языка» [Леонтьев 1965, 44].
Педагогический эксперимент проводится с целью выяснения сравнительной эффективности отдельных методов и приемов преподавания языка. Он проводится в обычных условиях учебной работы. Кроме того, педагогический эксперимент может означать «испробование на практике какой-нибудь новой педагогической идеи - возможности ее осуществления, ее эффективности» [Рамуль 1963]. Педагогическая идея в этом случае выступает как модель познания учеником нового материала. Эксперимент в этом случае выступает как способ верификации модели.
Применительно к обучению языку педагогический эксперимент должен помочь ответить на вопрос, «функцией каких аргументов является результат нашего обучения» [Леонтьев 1969]. Последнее необходимо предполагает, чтобы педагогическому эксперименту предшествовал эксперимент психологический.
Эмпирическое (в нашем контексте это то же, что экспериментальное, вследствие совпадения этих понятий в практике лингвистического исследования) изучение языка строится на основе получения данных о функционировании системы живого языка в индивидуальной речевой деятельности его носителя. От эксперимента вообще такой эксперимент отличает то, что лингвистика имеет дело с самими фактами, процессами, сторонами языковой системы, но не с их отображаемыми характеристиками. Иначе говоря, лингвистический эксперимент имеет дело всегда с изучением прямым образом отображаемых свойств явлений.
Эвристическая значимость лингвистического эксперимента определяется тем, насколько корректно он выявляет меру адекватности языковой модели.
Лингвистический эксперимент нашел широкое применение в практике диалектологических исследований. Диалектологи
стоят перед задачей моделирования «микросистемы» языка, идя от частных случаев, отмеченных в живой речи, к построению некоторой модели данного диалекта. Верификация же модели производится в ситуации мысленного эксперимента, когда лингвист отождествляет себя с носителем языка (диалекта). О специфике мысленного лингвистического эксперимента см. ниже.
Имеется целый ряд методов экспериментальных диалектологических исследований, которые было бы справедливее назвать не методами, но приемами исследования. Диалектолог имеет дело, как правило, с носителями диалекта и разными способами получает от них информацию о разных сторонах языка1. Однако наблюдения диалектолога весьма осложняются тем, что их практически нельзя повторить. Получив некоторый эмпирический материал, построив модель какого-либо говора, диалектолог часто лишен возможности проверить абсолютную правильность своей модели. Объясняется это тем, что устная речь «доступна наблюдению лишь в момент произнесения, когда осуществляется акт речи» [Аванесов 1949, 263]. Этим, в частности, отличаются эксперименты над живыми языками от экспериментов над языками мертвыми.
Главными приемами, используемыми диалектологами, являются беседа и опрос. В ходе живой беседы с носителями диалекта или в наблюдении за их беседой исследователь получает фонетический и морфологический материал. При сборе материала по лексике может применяться опрос. В ходе опроса выясняются названия ряда предметов быта и т. п. При этом ставятся вопросы: «Что это такое?» и «Как это называется?». Не рекомендуется задавать вопросы типа «Произносят ли у вас так-то?». Такие вопросы, помимо того, что они приводят к стереотипным ответам, причем не всегда верным, еще и создают определенную установку у носителя диалекта. От-
1 Случай, когда диалектолог имеет дело с текстами (записями, фольклором), мы не рассматриваем.
рицательной стороной подобных вопросов является и то, что они апеллируют к «языковому чутью» носителей языка и в ответе содержится субъективная оценка, которая не учитывается (так что не годятся не сами по себе вопросы, но их использование и интерпретация ответов).
Близка по приемам наблюдения и назначению к диалектологическим изысканиям и так называемая «полевая лингвистика». В широком смысле под этим названием объединяется совокупность приемов и способов работы с информантами при изучении бесписьменных языков. Предполагается, что в результате «полевых» экспериментов может быть составлена некоторая модель живого языка (см. в этой связи ).
Л.В. Щерба, едва ли не впервые поставив проблему лингвистического эксперимента, писал о том, что исследователь живых языков,«построив из фактов этого материала некую отвлеченную систему»,должен «проверять ее на новых фактах, т. е. смотреть, отвечают ли выводимые из нее факты действительности. Таким образом, в языкознание вводится принцип эксперимента» [Щерба 1965, 368 ]. Как следует из этих слов Л.В.Щербы, методы лингвистического эксперимента тесным образом связаны с моделями. При эксперименте в диалектологических исследованиях лингвист имеет дело, как правило, с генетическими моделями, и это определяет приемы эксперимента. В «полевой лингвистике» могут верифицироваться не только генетические модели, но и аксиоматические.
Л.В. Щерба выделяет два вида эксперимента - положительный эксперимент и отрицательный эксперимент. При положительном эксперименте, «сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило. Утвердительный результат подтвердит
правильность постулата... » [там же].
Если при положительном эксперименте строится правильная форма, высказывание и т. п., то при отрицательном эксперименте строится заведомо неправильное высказывание, а от информанта требуется отметить неправильность и внести необходимые исправления. Отрицательный эксперимент по своему строению - тот же положительный, и между ними «нет принципиального различия и они зачастую дополняют друг друга» [Леонтьев 1965, 67].
Третий вид лингвистического эксперимента выделен А.А. Леонтьевым. Это альтернативный эксперимент, в ходе которого информант определяет тождество/нетождество предлагаемых отрезков. В связи с этим важно максимально объективизировать данные, полученные от информанта. Для этого Харрис предлагает информанту повторить то, что он уже сказал, или обращает к другому информанту вопрос «А вы бы так же сказали?» . Однако такой вариант объективизации мало удачен. Более удачным представляется вариант, когда информанту задается стандартный вопрос - о тождестве или нетождестве предлагаемых отрезков речи, на который можно ответить однозначно - «да» или «нет». Однако и этот вариант эксперимента прямо апеллирует к языковому сознанию информанта. Наиболее естественными были бы данные, полученные не прямым путем - в максимально естественных условиях живой непринужденной беседы (снятой своего рода «скрытой камерой»). В ходе такой беседы происходит экстериоризация психологически реальных элементов системы языка, они приобретают функциональную определенность. Кроме того, обратная связь, которая устанавливается при общении, позволяет по реакции собеседника объективировать получаемые данные. В ходе беседы информант свободно оперирует слогами, словами, предложениями - реальными «квантами» потока речи. Психолингвистическая реальность этих «квантов» всегда одинакова (в отличие от реальности в сознании инфор-
манта фонемы, морфемы и т. п.), не зависит от уровня развития речевых умений и от условий обучения информанта родному языку.
Любопытный вариант предлагает А.Хили. Он описывает эксперимент с использованием двух информантов, помещенных спинами друг к другу. Перед одним лежит серия предметов, а другому молча показывают любой предмет такой же серии. Информант называет предмет, а его партнер должен выбрать аналогичный. Таким образом, построенный эксперимент «включает» не только систему порождения, но и систему восприятия. Вопрос тождества/нетождества отрезков речи объективируется, и появляется возможность (после ряда опытов) оценки правильности высказывания [Неа1еу 1964].
Задача исследователя состоит еще и в том, чтобы вскрыть и актуализовать все потенции языка. Только при соблюдении этого условия описание языка будет достаточно адекватным. При «полевом» же эксперименте, проводящемся традиционными методами работы с информантами, часто невозможно открыть «потенциальных порождающих возможностей языка, не находящих по тем или иным причинам широкого применения в речи говорящих» [Кибрик 1970, 160-161]. Живая беседа и в этом смысле оказывается весьма полезной: в непосредственном общении «оборот» потенциальных возможностей языка значительно шире.
В цитированной работе Л.В. Щербы выделяются три аспекта языковых явлений. «Процессы говорения и понимания» составляют «речевую деятельность». Словари и грамматики языков составляют второй аспект - «языковую систему». «Совокупность всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке, в ту или иную эпоху жизни данной обществен-
ной группы составляет третий аспект языковых явлений - «языковой материал»2.
Из этого следует необходимость включения в моделирование языка («языковой системы») двух других аспектов - «речевой деятельности» и «речевой организации». Если в модели эти три аспекта находят свое выражение, то в ходе лингвистического эксперимента должны верифицироваться языковые явления в единстве этих трех аспектов. (Иначе говоря, лингвист должен изучать язык, которым пользуется говорящий человек.)
Традиционно проводимый лингвистический эксперимент ориентирован лишь на один из аспектов языковых явлений. Модель верифицируется на «индивидуальной речевой системе» как конкретном проявлении языковой системы, без учета тех внутренних факторов, которые определяют в конечном счете саму «индивидуальную речевую систему».
Исследование триединства языковых явлений обязательно должно предполагать, помимо «языковой системы» и «языкового материала», еще и выяснение «индивидуальной речевой деятельности». Иными словами, следует найти пути и способы актуализации потенциальных возможностей языка по их функционированию в сознании говорящего. При этом собственно лингвистические данные могут не всегда совпадать с теми, которые получаются в результате психологического (точнее - психолингвистического) «поворота» эксперимента. В подтверждение сказанного можно привести эксперименты, проведенные Л. В. Сахарным в Перми по исследованию психологической реальности словообразовательных моделей. Эти эксперименты показали, что традиционное в лингвистике выделение семантически обобщенных классов слов не вполне соответствует конкретным семантическим типовым признакам при группи-
2 Ср. у А.А. Леонтьева соответственно: «языковая способность», «языковой процесс», «языковой стандарт» [Леонтьев 1965].
ровке их в сознании говорящего [Сахарный 1970]. Как видно, при подобном «повороте» эксперимента выигрывает и лингвистика, ибо дополняется и уточняется картина «языковой системы». Таким образом, «... лингвистика... не может замкнуться в рамках языкового стандарта. Она должна изучать языковой стандарт, соотнося его как с языковым процессом, так и с языковой способностью» [Леонтьев 1965, 58].
Сказанное выше особенно важно применительно к мысленному эксперименту, под которым понимается такой вид лингвистического эксперимента, когда экспериментатор и испытуемый - одно лицо. Л.В. Щерба, описывая этот вид эксперимента, применил известный психологический термин «самонаблюдение» и писал, что «индивидуальная речевая система является лишь конкретным проявлением языковой системы, а потому исследование первой для познания второй вполне законно» [Щерба 1931, 123]. Однако на индивидуальную речевую систему влия-
ют внутренние и внешние факторы, под воздействием которых она не сводится к простой актуализации языковой системы. Элиминировать эти факторы (или учесть их) можно, только подготовив некоторые условия, сформулировав гипотезу и введя модель, подлежащую верификации (см. [Поливанов 1928]). Чем большее внимание при проведении мысленного эксперимента уделяется процессу («говорения», формирования, организации) высказывания, тем выше мера адекватности лингвистического эксперимента. Недостаточное понимание того важного факта, что всякое обращение к «языковому сознанию», лингвистическая «интроспекция» есть разновидность лингвистического эксперимента и что этот эксперимент должен быть организован по общим правилам, приводит нередко к недооценке места эксперимента в системе методов «классической» лингвистики и, соответственно, недооценке места психолингвистики в системе дисциплин современного языкознания.
Список литературы
Аванесов Р.И. Очерки по русской диалектологии. Т. I. - М., 1949.
Кибрик А.Е. Психолингвистический эксперимент в полевой лингвистике// Материалы 3-го симрозиума по психолингвистике. - М., 1970.
Леонтьев А.А. Слово в речевой деятельности. - М., 1965.
Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. - М., 1969.
Поливанов Е.Д. Введение в языкознание для востоковедных вузов. - Л., 1928.
Рамуль К.А. Введение в методы экспериментальной психологии. - Тарту, 1963.
Сахарный Л.В. К проблеме психологической реальности словообразовательной модели// Материалы 3-го симпозиума по психолингвистике. - М., 1970.
Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании// Известия АН СССР - сер. 7. - 1931. - № 1.
Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании// В кн.: Звегинцев В.А. История языкознания Х1Х-ХХ веков в очерках и извлечениях. Ч. II. -М., 1965.
Gudschinsky S.C. How to learn an unwritten language. - Santa Ana, 1965.
Harris Z.S. Structural linguistics. - Chicago, 1960.
Healey A. Handling unsophisticated linguistic informants. - Canberra, 1964.
Samarin W. Field linguistics. - New York, 1965.
Бессоюзное сложное предложение – сложное предложение, части которого связываются при помощи интонации. На письме предложения в составе БСП могут отделяться запятой, точкой с запятой, тире или двоеточием. Постановка знаков препинания в бессоюзном сложном предложении обычно зависит от значения и соотношения его частей.
Таблица Знаки препинания в бессоюзном сложном предложении
Знак препинания | В каком случае ставится | Какими союзами или союзными словами можно проверить | Примеры предложений |
Запятая | Части БСП связаны отношением перечисления (одновременности или последовательности) | и | Во дворе стояла большая будка, возле нее дремал хозяйский пес. |
Точка с запятой | Части БСП распространены или отдалены по смыслу | и | Желтые листья срывались с деревьев; ветер поспешно подхватывал их на лету и, роняя некоторые на тропинку, уносил к реке. |
Двоеточие | Второе предложение имеет значение причины | потому что | Ане пришлось отвлечься от работы: в дверь позвонили. |
Второе предложение объясняет первое
(+ если в первой части употреблены слова так, таков, такой, одно ) |
то есть, а именно | Он заметил интересную вещь: на всех картинах был изображен один и тот же дом. | |
Второе предложение дополняет первое | что | Маша решила: завтра она точно не опоздает | |
Тире | Части БСП противопоставлены по смыслу | а, но | Весна сажает – осень собирает. |
Первое предложение указывает на время или условие | когда, если | Справитесь с заданием быстрее – сможете уйти раньше. | |
В БСП есть сравнение | словно, будто | Крикнет – гром в небе разразится. | |
Второе предложение указывает на следствие | так что, вследствие чего, поэтому | Витя забыл дорогу – ребятам пришлось ориентироваться по солнцу. | |
Второе предложение имеет присоединительное значение | такой, так, таков, это (обычно употребляются во второй части) | Нужно всегда проверять написанное – так нас учили в школе. | |
Второе предложение указывает на неожиданную смену событий | и внезапно, и неожиданно, и сразу, и вдруг | Катя открыла окно – в комнату залетел взъерошенный воробей. | |
Запятая с тире | Если в БСП с тире перед второй частью употреблено вводное слово | – | Звезды светят ярко, – как правило, к хорошей погоде. |
Различайте пунктуацию в БСП со значением перечисления и в БСП со значением неожиданной смены событий. Если в речи предложение произносится с интонацией перечисления, оно пишется с запятой. Если интонационно между частями БСП делают паузу – оно пишется с тире. Примеры : Молния ударила в старый дуб, (и) дерево загорелось. Молния ударила в старый дуб – (и вдруг) дерево загорелось.
В школе знаки препинания в бессоюзном предложении изучаются с 9 класса.